Маркиза де Ганж
Шрифт:
Вильфранш даже не пытался возражать. В его возрасте от подобных предложений не отказываются, тем более что сам он давно уже намеревался добиться благосклонности маркизы. Убедившись, что все роли распределены, аббат приступил к постановке мизансцен.
Явившись к Перре, он подробно расписал ему все свои ходы, а затем сказал:
— Друг мой, наконец-то мне удалось растормошить обитателей этого дома, так что есть основания полагать, что замысел мой увенчается успехом. Осталось лишь проявить ловкость и упорство.
— Но даже если план ваш удастся, — задумчиво произнес
— Неужели ты думаешь, что я не сумею подчинить волю этой надменной женщины?
— А вы полагаете, что добродетель покинет ее?.. Несчастье лишь укрепляет возвышенные души, они черпают в нем новые силы. Вспомните, сколь велико число подвижниц добродетели, которых так и не смогли заставить свернуть на стезю порока.
— В романах, приятель, только в романах. Я знаю не одну сотню способов одержать победу и, если понадобится, употреблю их все.
— Осмелюсь заметить, есть способы, к которым даже вы, сударь, вряд ли осмелитесь прибегнуть.
— Разумеется, я сделаю все, чтобы завладеть и телом ее, и душой; а если я увижу, что могу обладать только одним из этих сокровищ, то гордость моя, возможно, этому воспротивится. Впрочем, не станем забегать вперед и будем действовать по обстоятельствам — я давно заметил, что небо помогает дерзким.
— Согласен, сударь, поговорка эта известна давно, однако справедливость ее не всегда очевидна. Скольких жертв может потребовать задуманное вами ужасное предприятие!
— Все они будут принесены в честь моей богини, а боги никогда не жалуются на избыток фимиама.
И заговорщики принялись обсуждать меры, необходимые для успеха их черного дела. Теодор подробно изложил указания Перре, и они расстались.
Обещания, данные маркизой аббату де Ганжу, повергли ее в смятение. Разумеется, у нее и в мыслях не было, что брат мужа может устроить ей ловушку. Но притворство, которого требовал от нее аббат, обещание испытать мужа при помощи лжи настолько не соответствовали ее характеру, что она просто не могла чувствовать себя спокойно, и тревога ее полностью отражалась у нее на лице. Она обещала молчать о заключенном ею соглашении; однако совесть ее, до сей поры ничем не запятнанная, не позволила ей сдержать слово.
В замке было два человека, достойных ее доверия. Первым была г-жа де Рокфей, но признание могло скомпрометировать ее дочь, и маркиза отказалась от мысли обратиться к ней. Вторым был отец Эусеб, ее наставник в делах совести и веры.
Этот почтенный прелат подходил во всех отношениях, однако и ему не следовало говорить все, ибо разоблачение поведения мадемуазель де Рокфей могло навредить и этой особе, и маркизу де Ганжу, особенно если окажется, что утверждения аббата далеки от истины. Обостренное чувство справедливости помогало Эфразии прекрасно ощущать все деликатные нюансы создавшегося положения, однако сердце ее было переполнено чувствами, и ей необходимо было разобраться в них.
Она попросила отца Эусеба прийти в замковую часовню, ибо ей хотелось, преклонив колени, совершить почтенное и святое таинство исповеди, примиряющее человека с Господом через благотворное воздействие посредника, коим является служитель Церкви, возвращающий покой душе грешника, нарушенный его заблуждениями. Великий и трогательный институт нашей святой религии не только предупреждает, но и смягчает последствия преступления, давая тому, кто сие преступление замыслил, возможность получить прощение, ибо тот, кто умер на кресте, принес себя в жертву во искупление всех людских грехов, а потому каждый может быть удостоен частички Его благодати.
Женщины чаще всего облачаются в роскошные одежды для соблазнения простых смертных, Эфразия же украсила себя, желая пойти помолиться Господу, ибо это Он в милости своей наделил ее красотой, преумноженной ее добродетелями, а именно чувством долга и справедливости. Г-жа де Ганж была прекрасна, как ангел у трона Всевышнего. Отмеченная божественной благодатью, она, подобно звезде, освещающей землю, притягивала к себе взоры, и каждый, кто видел
ее в ту минуту, без сомнения, понял, что ослепительной красотой своей, своими нежными прелестями она, несомненно, была обязана только Вседержителю.
Исполнив свой религиозный долг, г-жа де Ганж села рядом с отцом Эусебом.
— Отец мой, — начала она, — мне нужен ваш совет; речь идет о счастье всей моей жизни. Вам известно, насколько я привязана к супругу?
— Я это знаю, сударыня, и уважаю вашу привязанность; она побуждает мужчин почитать вас, а женщин брать с вас пример.
— Отец мой, я жду от вас не похвал, а прошу у вас совета, ибо знаю, что более достойного советчика мне не найти.
Маркиза говорила ясно и открыто, как свойственно только истинно чистым душам:
— Уверенная в любви мужа, я чувствовала себя спокойной и счастливой. Но сегодня мое спокойствие пытаются смутить, утверждая, что супруг мне изменяет. Слова эти подобны кинжалу, вонзившемуся в самое сердце, дабы уничтожить образ супруга, безраздельно в нем властвующий. Я не могу назвать вам имя того, кто оказал мне сию жестокую услугу, так как, если он прав, я окажусь неблагодарной, а если не прав, я его скомпрометирую. Поэтому благоразумие велит мне не называть его имени, тем более, по моему мнению, знать вам его действительно нет нужды. Зато я считаю своим долгом рассказать вам о тех средствах, какие он мне предлагает, чтобы вернуть мужа, ибо именно об этих средствах я хотела спросить вашего совета. Этот человек велит мне сделать вид, что я принимаю ухаживания другого человека, и при этом уверяет меня, что данное
средство является единственным, способным вернуть мне обожаемого супруга, ибо если супруг меня все еще любит, он упадет к моим ногам, доказав тем самым свою невиновность, а если он оттолкнет меня или станет колебаться, значит, он меня разлюбил. Его вина будет доказана, и я буду знать правду. Но вы же понимаете, отец мой, насколько тяжела такая игра для моего сердца! Как могу я притворяться, что люблю кого-то другого, а не моего Альфонса? Как смогу слушать речи, коим я привыкла внимать только из его уст? О нет! Нет! Это невозможно. Сжальтесь надо мной, святой отец, скажите, что мне делать?