Маркс и Энгельс

Серебрякова Галина Иосифовна

Было всего три часа пополудни, и нежные осенние лучи солнца врывались в многочисленные окна, скользили по разгоряченным лицам собравшихся в зале людей. Возбуждение и гнев народа грозили восстанием.

Но снова раздался мощный голос Маркса, предостерегающий собравшихся от преждевременных, обреченных на неудачу уличных выступлений. Здравый смысл полководца революции одержал верх, рабочие убедились, что строить баррикады пока не следует, что нужны спокойствие, выдержка и сплоченность.

Однако комендант Кёльна ввел осадное положение, запретил «Новую Рейнскую газету», издал приказ об аресте Энгельса и других членов редакции. Не желая оказаться в лапах прусской военщины, Энгельс,

Дронке и оба Вольфа покинули город.

В распоряжении об аресте Энгельса было сказано:

«Лица, приметы коих описаны ниже, бежали, чтобы скрыться от следствия, начатого по поводу преступлений, предусмотренных статьями 87, 91 и 102 уголовного кодекса. На основании распоряжения судебного следователя города Кёльна о приводе этих лиц настоятельно прошу все учреждения и чиновников, которых это касается, принять меры к розыску указанных лиц и в случае поимки арестовать и доставить их ко мне.

Кёльн, 3 октября 1848 г.

За обер-прокурора

государственный прокурор Геккер.

Имя и фамилия — Фридрих Энгельс; сословие — купец; место рождения и жительства — Бармен; религия — евангелическая; возраст — 27 лет; рост — 5 футов 8 дюймов; волосы и брови — темно-русые; лоб — обычный; глаза — серые; нос и рот — пропорциональные; зубы — хорошие; борода — каштановая; подбородок и лицо — овальное; цвет лица — здоровый; фигура — стройная».

В Бармене, куда направился Энгельс, он прятался в пустом старинном особняке деда. Тщетно полиция искала его.

Потом Фридрих бежал в Бельгию. Там его ждали арест и тюрьма. В арестантском фургоне, как «бродяга без должных документов», Энгельс был препровожден на французскую границу. Оттуда добрался он, наконец, до Парижа.

Маркс оставался в Кёльне. Он решил добиться возобновления выхода «Новой Рейнской газеты». Однако денег на издание больше не было. Тогда, желая во что бы то ни стало возобновить выпуск газеты, Маркс решился на крайнее средство. В Трире у матери хранились принадлежащие ему несколько тысяч талеров из наследства отца. Это было все, что оставалось на случай, который всегда подстерегает бойца и его семью. И однако, Карл решился израсходовать последние свои деньги на издание газеты. Он сказал об этом Женни, вопросительно взглянув в ее не умевшие ни хитрить, ни лгать глаза. Была ночь. В соседней, очень скромно обставленной комнате спали трое их детей. Они оба подумали о них в эту минуту. Но в глазах Женни, прямо ответившей на взгляд мужа, не промелькнуло ни малейшего удивления, сомнения или сожаления.

— Революция — дело нашей жизни, — сказала Женни просто. — Хорошо, что деньги найдут себе правильное применение.

Итак, Маркс снова не сдался. Он продолжал воевать.

В октябре издание «Новой Рейнской газеты» возобновилось. Редакционный комитет пополнился Фердинандом Фрейлигратом. Вскоре вернулся Вольф.

Не было только Энгельса. Париж, где торжествовала черная контрреволюция, тяжело поразил его. Сравнивая столицу Франции в медовый месяц республики с тем городом, какой он увидел в октябре, Энгельс писал в своих путевых записках:

«Между тогдашним и нынешним Парижем было 15 мая, было 25 июня, была жесточайшая борьба, когда-либо виденная миром, было море крови, было пятнадцать тысяч трупов. Гранаты Кавеньяка взорвали непреодолимую веселость парижан. Замолкли звуки «Марсельезы»… Рабочие же, без куска хлеба и без оружия, скрежетали зубами от затаенного возмущения. Но Париж был мертв, — это не был уже Париж…

Я не мог выдержать долго в этом мертвом Париже — я должен был убежать, — все равно куда…»

Энгельс направился в Швейцарию.

Денег у него было немного, и пришлось идти пешком… В эту пору Маркс посылал ему средства на жизнь и категорически настаивал, чтобы он не возвращался в Кёльн, где его ждала тюрьма.

Когда гонения на «Новую Рейнскую газету» немного ослабли, вернулся Веерт и тотчас же вооружился пером. В одном из первых номеров, вышедших после временного запрещения газеты, было напечатано его лирико-сатирическое стихотворение:

«Я радости большей не знал никогда. Чем больно врага ужалить Да парня нескладного шуткой задеть И весело позубоскалить». Так думал я, лиру настроив мою, Но струн прекратил движенье: Забавам конец! Кёльн святой угодил В осадное положенье… Весь город покрылся щетиной штыков И сходен стал с дикобразом. Архангелов прусских рать заняла Все рынки и площади разом… К нам в дверь с патрулем заглянул лейтенант И грозно изрек при этом Под бой барабана смертный вердикт: Запрет «Новой Рейнской газеты».

Вскоре Веерт был привлечен к суду за обличительный роман в стихах о рыцаре Шнапганском. За эту поэму, будто бы явившуюся подстрекательством к убийству реакционера князя Лихновского во время Франкфуртского восстания, Веерт был приговорен к тюремному заключению.

Осень несла с собой дожди и холод. Золотая листва деревьев, которых так много в Кёльне, потемнела и осыпалась. Помрачнел веселый Рейн. В редакции «Новой Рейнской газеты» круглые сутки не прекращались гул голосов, топот ног, сутолока. Типографские рабочие, наборщики, курьеры работали самоотверженно наряду с членами редакции и корреспондентами. По ярко-красным якобинским колпакам горожане узнавали типографских рабочих «Новой Рейнской газеты». Ничто не могло повергнуть их в уныние. Это были неустрашимые, умеющие без устали трудиться и от души посмеяться люди, готовые, если нужно, с оружием в руках отстаивать газету. Их не смущали тревожные вести со всех концов Европы…

Второй демократический конгресс в Берлине — а на него возлагали столько надежд германские революционеры — вместо действенных мер против контрреволюции занялся пререканиями и придумыванием никчемных резолюций.

Рабочие Вены, которых во время восстания поддержали только студенты и предали крестьяне и буржуазия, после долгого сопротивления вынуждены были сдаться штурмующим войскам. Суровый ноябрьский ветер снова раскачивал черно-желтые знамена габсбургской династии в примолкшей австрийской столице.

В Берлине прусский король объявил о роспуске Национального собрания.

Европейская революция завершала свой круговорот. Начавшись в Париже, она приняла европейский характер.

Контрреволюция нанесла первый удар в Париже в июньские дни и также стала всеевропейской.

Фердинанд Лассаль вступил в гражданскую милицию Дюссельдорфа и принялся готовить вооруженное сопротивление контрреволюции. Он послал в Берлин членам агонизирующего Национального собрания адрес от имени ополченцев Дюссельдорфского округа: