Мародер. Каратель
Шрифт:
Из чахлых кустов между недостроенными гаражами на противоположной стороне дороги осторожно вышли два здоровых бугая в одинаковых ментовских куртках, … ментов, что ли, завалили? Бля, здоровые какие!…Помповик в руках здорового казался игрушечным… Хотя нет, второй, с вертикалкой, на бугая не тянет. Э, да это же Фотеев, мент бывший! О бля, защитник законности, ёпть. Переквалифицировался. Граждан мочит, понимаешь. Да и второго, по моему, я тоже в форме видел… Блин, точно! Это ж Поварский! Охранником где-то сидел. Где же? Да насрать, где… Сладкая парочка, бля. Чё-то про них в свое время говорили, хуёвое такое. А, Фотей когда-то человека грохнул, его ещё отмазали родственники-менты, типа неосторожное убийство или ещё чё там. А Поварский типа просто отмороженный, с Чечни или чё у нас там ещё было тогда…Отморозки тупо пялились на расстрелянную «Калину», Фотей перезаряжал ружьё. Лобовуха старенькой рыжей «Калины» клоками провисла
— Пажган, смари как я им чётко бошки снёс. У, да тут киндеры сзади. Смари, пацан шевелится. А второй двухсотый. Бля, чё-то даже неприятно как-то.
— Да хуй с ним, давай лучше глянь в багажнике чё. Я пока пойду бензин посмотрю.
— Ладно.
Поварский обошел машину, занялся крышкой бензобака.
— Фотей бля!
— Чо? — натужно каркнул второй, вытаскивая из багажника что-то тяжелое.
— Ты, мудила! Говорю же — в бак не попади! Вон, уже литров пять на земле. Давай Димона кричи, пусть, короче, подъезжает.
Зашипела рация, Фотеев покричал кому-то, что «всё ништяк и давай сюда». Через несколько минут подъехал сотый «Круйзер», весь в пулевых пробоинах, и отморозки засуетились по хозяйству… Ещё один мент. Как же, помню — на техосмотре сидел, жаба. Не, в натуре, что ни урод, то мент. Бля, ни хрена себе пушка-то у гаишника! Это же, как его, «Каштан»! Или «Кипарис», чё-то деревянное, короче.Закончив перегружать содержимое багажника и слив бензин, троица в задумчивости обступила «Калину».
— Чё, этих-то обшманаем или ну его нах?
— Да надо ба… Хуй знает, может чё хорошее есть.
— Бля, мараться неохота…
— Тогда поехали нах. А то дождик чё-то сильней пошел.
— Не, надо. Вдруг чё. — Фотей решительно шагнул к машине. — Э, Димон, хули встал. Давай, подсобни. Вытащим их.
Разложив трупы на мокрой дороге, они присели возле на корточках, брезгливо ковыряясь огромными ножами в окровавленной одежде. Ахмета почему-то аж передернуло. Бля, как эти, как их, в Африке, трупоеды-то. О, грифы, точно. У, сука, ёбнуть бы щас по вам, козлы. Из чего-нибудь посурьезней моей пукалки. Интересно, сколько вас таких ещё в фазанке засело.
— Фотей, куда ты деревянные? Хули ты на них покупать собрался? Баксы оставь, а эти-то выкинь нах. А заебись буратин попался, баксов штук пять-то будет!
— Валить он по ходу собрался куда-то. Вишь, все манатки прихватил. Интересно, а этот камушек фуфловый или стоит чевоньть? Бля, не сымается…
— А нож тебе на хуя? Хы, тормоз… О, курево! Заебись!
— Сам ты тормоз. Ладно, вроде всё. Чё, поехали? Тачку-то оставим или чё с ней делать?
— А хули с ней делать. Пусть стоит, проезд не загораживает. Хотя это, поджечь можно.
— Нахуя?
— Да хуй знает. Просто.
— Точно. Не хуй тут стоять, вон запрещающий знак висит. Товарищ водитель, вы нарушили. Ща мы вас за это накажем. А как поджечь-то?
— Да тряпку возьми, кинь. Там под тазом бензину лужа целая.
Димон присел возле трупов, брезгливо потыкал пальцем в одежду.
— Бля, на этих промокло всё уже. О, у меня в машине есть!
— Камень в неё заверни, а то не долетит.
— Точно. Фатей, а бля можешь соображать, когда хочешь! Ладно, давайте садитесь, отъедьте, щас ёбнет.
Пыхнуло, растекшаяся лужа занялась бледным пламенем. Ахмет спрятался за плиту памятника, сжавшись в ожидании взрыва. В машине еле слышно завизжал раненый ребенок, но тут же все звуки перекрыл неожиданно басовитый и раскатистый взрыв, сменившийся нарастающим, жадным треском пламени. Сверху посыпалась всякая мелочь, вдали грохнулось что-то побольше, с мерзким жестяным скрежетом устраиваясь между оградками… Чё-то от кузова. Во как. Сроду не думал, что машины так взрываются. Бедный пацан. Или кто он там был. Ребёнок короче. Не. Ребёнков так нельзя. Попал ты, пидор. Вот так.Ахмет взбесился до ледяного спокойствия. Отметил про себя: тоже новое состояние. Такого тоже ещё не было. Интересно, успею я съебаться? Похуй. Посмотрим…Какими-то чужими, плавными как во сне движениями собрал и зарядил ружьё… Это чё ещё со мной? Как на автопилоте прямо. Ружьё удобно легло на мокрый памятник, вон он, падла. Пиздует себе спокойно. Сжег пацана живого и пиздует. Хуй ты угадал, пидор.Дождавшись, когда гаишник окажется на одной линии с корешками, сидящими в «крузаке», Ахмет саданул из верхнего. Предпоследний. Жаль, далековато.Однако все стекла по левому борту в крузаке вынесло, а гаишник рухнул как подкошенный. Ахмет удивленно сощурился — неужто опять повезло, расстояние было весьма приличным. Но нет, отморозок практически сразу вскочил, и, припадая на левую ногу, довольно шустро влез в тут же рванувший с места джип. Ахмет откуда-то знал, что после своего вполне идиотского выстрела ему не придётся с одним патроном отбиваться от трех этих гопников, потому не сильно удивился такой реакции. Смотри-ка, «предчувствия его не обманули». А теперь — ноги, товарищ Ахметзянов. Только ещё…Ахмет поднял голову и неожиданно для себя громко сказал в низкое серое небо:
— Эй! Как Тебя там! Извини за грубое обращение, конечно. Я чё хотел сказать. С Тобой можно иметь дело! Ты мужик. Ну, в том смысле… короче, Ты понимаешь.
…Вторые сутки на ногах. Интересное какое состояние, надо же. С одной стороны, чувствуется всё во сто раз резче. Ренген, [210] ёпть, — отстранённо, словно не о себе, думал Ахметзянов, бредущий по промзоне в направлении места встречи, УАТа. — Зато с другой — косяк. Боеспособность скорее отрицательная, бери за ухо, ставь к стене, и, не торопясь, забивай пустой сиськой из-под пива. Не, больше так низзя-я.
210
Капуста летная — высокая вероятность наступления ответственности за что-либо.
Чувствительность на опасного человека, да и вообще на любую опасность, и без того отличавшая Ахметзянова с малых лет, от вброшенного в кровоток адреналина обострилась на порядок. Было довольно занятно обнаружить в себе новые грани этой рудиментарной способности — сейчас Ахметзянову удавалось чувствовать на расстоянии скрытое от зрения присутствие живого, отражающегося на его радарном поле разными марками. Он по-детски развлекался, привыкая к маркам воробьев, замерших под кустом, засек провожающую его мрачным взглядом кошку, уверенную в собственной невидимости за кучей хлама у будочки железнодорожного переезда, по большой дуге обошел склад у депо, светившийся от множества людей внутри. Хотелось присесть, передохнуть — но было ясно, что только дай слабину, и более-менее дееспособное состояние рухнет и рассыпется, и останется только ноющая боль в мышцах и дрожь забитых ног, с чем, понятное дело, много не навоюешь. …Стоп, — испуганно подумал Ахметзянов, — какие ещё на хер войны?! А не хватит ли на сегодня?! Я ж под собой ног не чую, мне б домой, да вытянуться, — просительным тоном закончил он, мысленно глядя вверх. Ответа не было — зато из-за поворота показалась примыкающая к УАТу заправка, забитая брошенными грузовиками. Большое пятиэтажное здание управления пялилось на шоссе пустыми окнами, опасностью несло от УАТа страшно — если бы с такой же силой дул ветер, Ахметзянова кувыркало бы до самого переезда как смятый фантик. Чертыхнувшись, он замер под прикрытием придорожного куста. В голове тупо крутились бессмысленные ругательства: …Ёбаный УАТ, ёбаные патроны с ёбаными волынами, ёбаные америкосы, затеявшие это ёбаное ВСЁ!!! Ёбаные наши, всё Это допустившие!…
Ахметзянову стало как-то по детски обидно; он вдруг до мелочей увидел свой распорядок в этот день, не случись Сраная Заморочка. Вот он идет с расслабленной летней работы; он не устал — на его работе летом не напрягаются, разве что за совсем уж интересные деньги. Денег у него хватает — не надо думать, по карману ли то или это, да и дешевы летние удовольствия для нетребовательного Ахметзянова. Вот он лежит с женой на пляже, изредка принося из ближайшего ларька по две бутылки холодного пива «Брама», к которому последнее время пристрастился. Вечером садится в свое новое прохладное кресло, лезет в сеть. Или едет в баню, или на турбазу, или вообще на юг… Ахметзянова накрыло приступом бешенства, порожденного острой жалостью к себе. Откуда что взялось — кулаки сжались до белых косточек, захотелось что-нибудь сломать, разбить, убить. …Даже ножкой топнуть. Или во! разрыдаться! — ехидно подсказала какая-то бесстрастно наблюдающая за собственной мини-истерикой часть сознания. Слава Богу, контроль пропал ненадолго; вспыхнуло, да и ушло, словно и не было ничего, оставив после себя выгоревший до тонкой серой золы пустой череп. Бешенство бесследно разметало и ту тонкую настройку, превращавшую мысленный взор в замечательный инструмент: УАТ теперь выглядел тупой плоской картинкой, за тонкой бумагой которой ощущался лишь бездонный провал неизвестного. …А теперь я грязный, невыспаный, усталый, стою за городом с одним патроном в кармане. И надо лезть в этот дурацкий гараж, где меня завалят даже дети. Совками и формочками для куличиков. К тому же ренген чё-то не фурычит. —плаксиво отметил Ахметзянов. — Как теперь лезть-то туда, вдруг и впрямь завалят…Однако наступать с таким политико-моральным состоянием войск могут только идиоты, и Ахмет, собрав остатки работоспособности, нагнал на себя отрешенность… Завалят, говоришь. А может, сам завалю. Или на самом деле завалят. Да похуй. — и вдумчиво, тщательно повторил, ещё не подозревая скрытой мощи этого великого заклинания. — Похуй.