Марш 30-го года
Шрифт:
Через десять минут, обходя фронт, я слышу сочувственные призывы:
– Нет, товарищи, пусть они усаживаются, а мы подождем. Они сами не хотят разбрасываться по всему поезду, это правильно, им нужно три-четыре вагона, и нам останется.
Тем не менее в некоторых точках фронта давление на нашу тонкую линию довольно тяжелое, здесь становится нескол ко стрелков охраны. Дидоренко взял на себя левый фланг. Он в форме и это сейчас имеет значение.
Хуже всего то, что мы не знаем, какие вагоны будут менее наполнены и где будет вагон,
Разведчики сказали: "Есть!" - и исчезли. Я догадался - побежали навстречу поезду, хотел погнаться за ними, но потом махнул рукой - народ бывалый.
Наконец показались фонари паровоза. Коммунары спокойны, пацаны даже о чем-то мирно беседуют, почти шепотом. На станции торжественный порядок, даже публика загипнотизирована и не колышется, не бросается никуда. Поезд подходит медленно, мимо нас мелькают окна вагонов, перерезанные поднятыми полками и спящими телами.
Подошел Дидоренко:
– Плохо, поезд полон...
Поезд остановился, но и мы стоим, совершенно невозможно сообразить, куда бросаться. Начальник станции топчется возле нас:
– Это очень трудное, это невозможное дело...
Подбегает ко мне Акимов.
– Задний вагон свободен...
Теперь уж можно давать команду.
– Второй, четвертый взводы, басы, тенора, баритоны, барабан - в задний вагон.
Второй взвод повернулся и гуськом двинулся к хвосту поезда. Но девочки еле-еле поднимают ящики и корзинки.
– Из первого взвода десять человек в помощь второму!
Бегом прибежали десять коммунаров: сильные, пружинные, ловкие. Я их узнаю - два первых ряда. Второй взвод исчез в тумане едва мерцающих станционных фонарей. Ага, хорошо, вот и пацаны прочапали туда же, у каждого в руке коризнка, в другой буханка хлеба, последний - Алексюк, у этого еще и флаг с золотой надписью, значит, все благополучно - взвод в порядке...
– Акимов, наблюдать за посадкой в заднем вагоне!
– Есть!
У Степана Акимовича какая-то новость. Он спешит ко мне с Землянским.
– В пятом вагоне можно кое-как человек двадцать.
– Берите оркестр.
Землянский бросился на далекий правый фланг. Через полминуты музыканты уже у пятого вагона. Эти проклятые вещи страшно замедляют наши движения. Я вижу, что посадка в пятый вагон происходит с трудом, и радуюсь, что отправил с девочками громоздкие инструменты.
Начальник станции гоняет по перрону, как на ристалищах:
– Во втором вагоне можно немного...
Но у Оршановича сведения более точные:
– Во второй вагон можно половину третьего...
– Есть, забирай половину.
Ну, думаю, как будто налаживается. Что там в последнем вагоне делается? Вот и вторая половина третьего убежала к вагонам. Я спешу к голове
– Кажется, можно давать второй?
Мне и самому так кажется, только и скребет в душе:
– А как там девочки и пацаны?
Я бегу к хвосту поезда. Ударил второй звонок, и вместе с его звуком я с разбегу налетаю на кошмарное видение: первый взвод стоит нетронутый, окруженный тяжелейшими ящиками, а над ним еле поблескивает верхушка знамени. Клюшнев улыбается:
– Как там, все благополучно?
Налетают на первый взвод и начальник станции и Дидоренко. Начальник станции кому-то истерически орет:
– Стой, стой, подожди!
Но возле нас запыхавшийся, маленький Гуляев.
– В первый вагон, там никто не садился, там все спят, там можно.
Начальник станции орет:
– В первый вагон, в первый вагон!..
– Идем, - спокойно говорит Дидоренко.
Разрезая толпу пассажиров, бросившихся к вагонам, первый взвод начинает движение: но у каждого корзинка, а ящик с консервами в одну руку не возьмешь. Клюшнев нагружает одних корзинками, а на более сильных взваливает тяжелые ящики. Но уже завертелись между первовзводниками явно посторонние фигурки... прибежали коммунары из третьего взвода на помощь... Здесь можно спать спокойно. Я бегу к пацанам. Девочки и пацаны все в вагоне, но войти в него невозможно. Кое-как проталкиваюсь и соображаю: здесь восемьдесят человек. Колька-доктор навстречу мне и ругается:
– Б-б-б-узовый в-в-вагон, к-к-к-какое-то к-к-купе...
В вагоне шесть купе. Коридор заполнен корзинками, басами, хлебом, ящиками.
Поезд тронулся.
18. ПОЧТИ ТУРИСТЫ
До Дербента коммунары - мученики в поезде. В нашем вагоне хоть то хорошо, что нет посторонней публики, - коммунары установили очередь и спали каждый по четыре часа в течение ночи. В других вагонах мы встретили враждебное отношение пассажиров, и оно было заслужено нами: мы натащили в вагон ящики и корзины, пройти по вагону нельзя. Первый взвод особенно настрадался в эту ночь, всем пришлось стоять в тамбурах, кое-как поддерживая разваливающиеся кучи вещей и отбивающихся от пассажиров и проводников, требующих выполнения разных правил.
В Дербенте многие пассажиры "слезли", и наши расположились вольнее, а главное - кое-как пораспихали свое имущество. В Дербенте поезд стоит час, и коммунары побежали купаться в Каспийское море. Возвратившись оттуда, забегали в буфет и покупали вишню и редьку. В Дербенте много редьки. Из-за этого российского фрукта и пострадал Швед - вытащили у него кошелек с деньгами. Швед пришел в вагон подавленный и оскорбленный, но Камардинов только улыбнулся:
– Не жалко денег, а жалко, что я тебя никак не воспитаю.