Марш Акпарса

Крупняков Аркадий Степанович

— Ты много о себе думаешь! — сказал Уссейн-сеит.

— А зачем я буду думать о тебе? Вместо того, чтобы добывать победы, ты скрываешься в Казани — поочередно то от русских, то от своих же казанцев.

— Ты не только дурак, но и хвастун! — Али-Акрам ударил че­ренком плетки по столу. — Воеводу Салтыкова пленил не ты, а сотник Сарый, с которым был мой слуга Зейзет. И аллах знает, как взяли бы мы Чалым, если бы не совет Уссейн-сеита. Он по­велел начинать бой именно после дождя, когда пушки русских отсырели. А ты, нуратдин, об этом даже и не думал. К шайтану такого нуратдина! Если ты сейчас же не выполнишь моего пове­ления, то можешь идти на все четыре стороны!

— Я уйду! — Мамич-Берды натянул на голову меховую шап­ку.— Но со мной уйдут тридцать тысяч луговых черемисов!

Уссейн-сеит понял: ссора зашла слишком далеко. Сказав, что ради полуживого Акпарса терять дружбу с Мамич-Берды не стоит, он посоветовал хану отказаться от своего повеления.

— Благороднейший Али-Акрам не хотел совсем отнимать у тебя Акпарса, — продолжал Уссейн-сеит. — Он подумал, что ты

410

его задушишь, а для пользы черемисского ханства надо Акпарса поднять на ноги. Вот потому-то мы и решили взять его у тебя. Лучше, пожалуй, оставить его здесь — дорогу в Кокшамары он все равно не перенесет. Только надо хорошего лекаря.

— Пусть остается Зейзет, — буркнул хан, разгадав хитрость Уссейн-сеита.

— Пусть остается, — согласился Мамич-Берды и вышел, не ожидая позволения.

Хан тоже пошел в отведенные ему покои отдыхать...

Уссейн-сеит послал слугу за Зейзетом. Тот для Али-Акрама был и учителем, и лекарем, и слугой. В свое время все знали его в ногайских степях, но теперь пришла старость, и Зейзет не мог давать хану хороших советов. Может, тут и не в старости дело. В ногайских степях все было знакомо Зейзету, все привычно, а здесь — чужие, непонятные люди. Уссейн-сеит не верит Акраму, хан не верит черемисам, а у тех даже между собой согласья нет. Кругом — мрачные леса, хранящие столько тайных опасностей, что на душе Зейзета вечный страх. Он стал бояться всех, даже своего хана, которого воспитывал с пеленок. Уссейн-сеит знал это и, когда Зейзет пришел к нему, сказал прямо:

— Со всех сторон плохие вести, Зейзет. Из Москвы вышло на нас тридцатитысячное войско. Скоро в Казань приведут своих ратников русские князья. Ты всех их знаешь: каждый меньше, чем двадцать тысяч, не водит. Мамич-Берды хочет увести луговых че­ремис. Нам грозит гибель.

Зейзет погибать не хотел. Здесь, около хана, он накопил много денег и добра — как расставаться с этим?

— Что же делать, мудрый Уссейн?

— Надо бежать.

— Али-Акрам захочет ли?

— Забудь про Али-Акрама. Его надо оставить здесь.

— О аллах!

— Да-да! Если он побежит с нами, русское войско сразу уст­ремится в погоню, и нам не уйти. Нам сейчас нужен не Али-Акрам, а Акпарс. Им мы откупимся от русских. Хочешь ли ты уходить со мной?

— Аллах свидетель — я в твоей власти.

— Тогда слушай: сейчас же пойдешь в дом Мамича и сдела­ешь все, чтобы Акпарс мог пуститься в путь. Уговори его бежать в Кокшамары, обещай его оттуда отпустить домой. Не тебя учить, как это сделать.

— Потом?

— Я пошлю к тебе Мухаммеда. Вы привезете Акпарса на бе­рег и на лодке доставите в Кокшамары. Мы там будем вас ждать,

— Я сделаю все, как велено...

Очнулся Акперс только на рассвете. Лежал он в незнакомом месте, на нарах. Длинная изба с единственным окном — в полу­мраке. На лавках, у законопаченных стен, лежали седла, конская сбруя. В дальнем углу — ворох беличьих шкурок, у стропил при­вязаны тушки копченого мяса. Рядом с нарами — стол, уставлен­ный горшками, плошками. Оттуда доносится острый запах снадо­бий и мазей. На полу около нар стоит ушат с водой. Над ним вьют­ся тонкие струйки пара. «Где я? — подумал Акпарс и захотел под­няться, чтобы осмотреться. Тело ломило болью. Левой руки он не чувствовал, только у плеча — словно сотни иголок покалыва­ло,— Наверное, перележал...» Рывком поднялся, и резкая, нес­терпимая боль обожгла все тело. Он глухо застонал, закрыв от бо­ли глаза. Заскрипела дверь, открылась, и лучи утреннего солнца хлынули к нарам, осветили Акпарса.

— Вставать нельзя! Лежи! — Около Акпарса очутился старый ногаец. Он вошел в избу тихо, на цыпочках. Акпарс оглядел об­наженное по пояс тело. Плечо перетянуто серым, суровым полот­ном, через полотно под пазуху правой руки туго перекинут сыро­мятный ремень — так перевязывают раны только татары. Вся грудь, живот и подбородок — в синих кровоподтеках и ссадинах.

— Где я? — превозмогая боль, спросил Акпарс.

у Мамич-Берды,— ответил ногаец.— Наши воины хотели

сделать смерть твою скорой и легкой, но Берды воспротивился этому. Он выпросил тебя у хана Акрама.— Тут ногаец склонился к уху Акпарса и зашептал:

— Сможешь ли ты мне довериться?

— Кто ты?

— Я лекарь. Я хочу тебе помочь.

— Чем?

— Мамич-Берды хочет погубить тебя медленно и мучительно. Мало того, он хочет тебя опозорить и обесчестить. Уссейн-сеит послал меня сюда и велел поставить тебя на ноги. Ты нужен Уссейн-сеиту.

— Зачем сеиту такой калека, как я? — спросил Акпарс.

— Я тебе признаюсь: наши дела больно плохи. Скоро придут русские войска...

— Я знаю это.

— Бердей хочет изменить Акраму.

— Этого надо было ждать.

— Я помогу тебе бежать отсюда в Кокшамары, а там мы увезем тебя в Свияжск, чтобы...

— Чтобы вас отпустили домой?

— Ты верно понял замысел Уссейн-сеита.

— И ты думаешь, Мамич-Берды нас отпустит?— сказал Ак­парс и снова стиснул зубы от боли.

— Ты только поверь мне. Только скажи, согласен ли бежать?

— Дай подумать, старик.

— Спеши. А то скоро придет этот шайтан Бердей.

Думы в голове Акпарса тяжелые, как свинец. Пришла пора решить, стоит ли жить дальше? Нужен ли он кому-нибудь, изу­веченный и старый? Полк? Нужен ли воинам горного полка во­евода, побывавший в плену у врага. Его друзья, его люди? Сможет ли он сделать что-нибудь для них? Может, он вернется — и позор упадет на его голову. Не лучше ли... Прочь, прочь эти мысли! Он еще послужит своему народу. Прогоним ханов, будет жить его народ в дружбе с русскими. Если бы была у него не одна, а пять жизней, и то не хватило бы, чтобы уплатить за счастье народа. Он должен быть среди своих друзей, он отдаст им все свое сердце, всю свою мудрость. Нельзя уходить из жизни, пока среди людей властвуют такие, как Мамич-Берды.