Марш Акпарса
Шрифт:
Мамич-Берды стал было собираться в поход (лучше общими силами разбить русских под Астраханью, чем ждать их на своей земле), но вовремя узнал, что вятский воевода Вяземский ведет по Вятке и Каме другую рать, и не приведи аллах, если он ударит ему в спину.
Летом рати Пронского и Вяземского встретились там, где Дон близко подходит к Волге, и потом разбили передовые заслоны хана Ямгурчея.
Через месяц Астрахань пала, хан бежал в Азов.
Али-Акрам понял, что в Кокшамарах ему долго не усидеть, и стал усиленно грабить луговых, чтобы успеть до побега как можно больше разбогатеть.
Мамич-Берды подумывал о том, как бы помириться с Акпарсом и в случае чего перескочить на сторону русских.
Ко всему этому в Москве узнали про замыслы Сююмбике, и царь повелел мятежную царицу заточить в монастырь.
Тропинка вьется меж деревьев, как змейка, она хорошо протоптана, идти по ней легко и радостно. Ирина любит тропинки какой-то особой любовью, целыми днями бродит по лесу, веселая и счастливая.
Тропка выбегает на берег Нужи, где растут черемуховые кусты. За ними—прокаленные солнцем полянки, на которых спеет душистая земляника.
Набрав полный берестяной кузовок ягод, Ирина идет дальше. Тропка ведет ее по лесу, потом неожиданно выбегает на ржаное поле и скрывается в волнистой густоте хлебов.
Ирина срывает ржаной колосок, растирает меж ладонями и, сдунув колючие усики, кладет крупные зерна в рот. Рожь на зубах хрустит. Еще день-два—и можно будет собирать урожай.
А через неделю у черемисов будет праздник нового хлеба. Она с Акпарсом специально приехали сюда, чтобы с народом вместе провести этот праздник.
Вдруг Ирина песню вдалеке услышала.
Далеко Нужа бежит,
К Юнге бежит —и рада,
Юнга глядит на берега
И тоже больно рада.
Чему же рады берега?
Цветам красивым рады,
А наши матери-отцы
Глядят на нас — и рады.
Ирина перебежала через поле, видит: под дубом Акпарс, Ковяж, Топейка рядом сидят. Перед ними разостлан кафтан, а на кафтане вино и кой-какая еда.
— Не могли праздника подождать, греховодники,—сказала шутливо Ирина, подходя.— Вот я ужо старому Аптулату скажу, как вы обычай рушите. Разве во время жатвы песни петь можно? Подождать не могли?
— Не могли, Ирина,—сказал Акпарс.— Садись рядом, грешить вместе будем.
— Здравствуй, Ковяж,— Ирина присела рядом с Акпарсом.— Ты что-то плохо поправляешься.
— Грудь болит,—тихо отвечает Ковяж.
— А как же — у друга в гостях побывал,— смеется Топейка.
— Хватит тебе смеяться,—Акпарс глянул строго на Топейку.
— Я не смеюсь. Я правду говорю. Разве я его слов не помню: «Мамич—нашему народу друг».
— Не надо, Топейка,—тихо сказал Ковяж.—Я за эти слова дорого расплатился. Но зато правду узнал. Я уже Акпарсу говорил: посылай меня на кровососов в любое время, жизни не пощажу. Мне бы только поправиться.
— К осени выздоровеешь, гляди,—ласково сказала Ирина,— скоро хлеб свежий поспеет. Он лучше всякого лекаря.
— Я недавно в Казани был,—после некоторого молчания сказал Акпарс,—с князем Александром долго разговаривал. Сильно ругается воевода, и правильно ругается. Вы, говорит, больно не
любите, когда чужие люди на вашу землю приходят. Не любим, говорю. Тогда какого шайтана за порядком в своем крае не следите? Татары под вашим носом, на вашей земле ханство подняли, черемисским его назвали, а что в нем черемисского? Хан—ногаец, воевода—вашего извечного врага сын. Уссейн-сеиг из Крыма приблудный, и не поймешь кто. Если, говорит, не хотите, чтобы наши ратники вашу землю топтали—сами с Мамич-Берды разделывайтесь. Да и, честно говоря, ратников нам царь-государь не даст — они все Астрахань воевать ушли. Я обещал воеводе порядок в нашей земле навести. После уборки хлеба с Мамич-Берды, видно, воевать придется.
— Я Мамичу глотку бы перегрыз!—воскликнул Ковяж.—Но как подумаю, что луговых братьев убивать придется...
— Зачем убивать?—сказал Топейка.—Луговые черемисы сами теперь видят, что в Кокшамарах их враги сидят. Луговым только помочь надо, они сами на хана войной пойдут.
Хлеба уродились в этом году на редкость хорошие, и праздник Нового хлеба справляли вместе, а не в каждом дворе, как раньше.
Вся округа собралась на берегу Юнги. Ночью перед праздником выпал дождь, и утром лес, умытый и посвежевший, благоухал всеми запахами земли.
Люди приходили на берег и слушали песню, которую пело чудесное лето. Соткана эта песня из звона речных струй, из многоголосого щебетанья птиц, из шелеста листьев, из трелей жаворонков в небесах.
Каждый верил: песню лето поет для праздника жатвы. И каждому хотелось подпевать этой песне.
Праздник начался молением. На широком лугу стоит сноп сжатой ржи. Карт Аптулат надел широкую темную рубаху и вынес к снопу большую деревянную плошку—спутницу всех молений. На рубахе медные пластины с изображением змей и диковинных птиц. К карту подошли Акпарс, Топейка, Ковяж и еше несколько мужчин. Акпарс первым сорвал со снопа несколько колосков, растер их ладонями, зерна бросил в плошку. Это же проделали Ковяж и Топейка. Затем один за другим подходили люди, срывали колоски. Аптулат поднял наполненную зерном плошку, люди встали на колени. И понеслась в небеса молитва:
401
— Кугу юмо! Взрастил ты нам хлеб, и мы благодарны тебе! Теперь выйдем мы на поле и, взявши серпы, станем жать; дай нам прибыль в снопах. Потом, когда снопы кладем мы в копны, и в копнах, боже великий и добрый, дай нам прибыль. А когда на поле во всех краях мы будем класть клади, и тогда прибыль нам дай. Юмо великий, юмо добрый! Зерна из колосьев выбивши, мы будем бросать их на ветер, и в ворохе зерен дай нам прибыль. Подобно волжским пескам пусть сыплется в наши
Марлі А кпарса
лари зерно хлеба. А когда хлеб испечем мы, неистощимую прибыль в хлебе нам дай. Пусть мы этим хлебом голодных, приходящих накормивши отпустим, просить приходящих с хлебом отпустим, одну часть зерна вперед положим, две части в запас положим— в этом помоги нам. Когда с родственниками и с семьдесят семью друзьями есть и пить будем, да не истощатся наши запасы. Боже великий и добрый, прибылью хлеба обрадуй нас!
— Прибылью хлеба обрадуй нас!!! — повторили все.
— А теперь, богу помолившись, люди, омоем свои тела, чтобы чистыми к чистому хлебу подойти нам!