Марш Акпарса

Крупняков Аркадий Степанович

— Ты, Кудаш, не прав. Япык не добрый. Он мошенник. Скажи, сколько шкурок отдал ты за этот нож?

Кудаш вытащил из-за пояса нож и с гордостью попробовал пальцем лезвие.

— Этот нож лучший в илеме. Он стоит сорок беличьих шкурок.

— А Япык в Казани отдал за него всего одну шкурку. Понял, отчего велики твои долги?

Кудаш плюнул себе под ноги, сунул нож за пояс.

— Скажи, Аказ, Топейке, что я беру надел.

Санька, став воеводой горного полка и оставшись без сестры, затосковал в Сюрбияле. Газейка—на сердце

и на уме. «Видно, судьба»,—подумал Санька и поехал к Акпарсу в Свияжск. Но зятя своего там не застал, сказали, что уехал Акпарс делить зем­лю под Нуженал. В Нуженале отослали Саньку в Кудаш-илем. Здесь на поляне около речки нашел Санька княжеский шатер, ти­хо подошел к шатру, остановился.

Вдруг из-за кустов вышел кто-то, юркнул в шатер, и на полот­нище четким силуэтом легла черная тень. Санька сразу узнал: это Гази. Легкий ветерок колебал легкую ткань, и тень на ней шевелилась. Стан девушки вытягивался и делался необыкновенно гибким и красивым. Гази, видимо, ходила купаться и теперь пе­реодевалась. Вот она легко сбросила халат, упала на пол рубаш­ка. Вот она наклонилась—и на полотнище двумя тенями повисли длинные косы. Девушка поднялась, косы послушно легли на грудь, мягко облегая стройное тело.

Потом, одевшись, Гази вышла навстречу солнцу. Одета она в легкую кофточку, вместо юбки голубые татарские шаровары, пе­рехваченные у щиколоток. Оглядевшись кругом, села на ковер густых трав у корней клена.

Санька тихо подошел к ней сзади, негромко сказал:

— Салям алейкум, Гази.

Девушка вскочила испуганно, бросилась к шатру, но, узнав Саньку, остановилась и сдавленным, не то от испуга, не то от ра­дости, голосом ответила:

— Здравствай... Саня.

Санька не вытерпел, протянул к ней руки.

— Газейка... радость ты моя!

Девушка рывком бросилась к нему, Санька подхватил ее, поднял на руки и понес, как тогда, под Казанью, к реке. Глаза Гази приблизились к лицу Саньки, и словно увидел он в них от­ражение полыхающих городских стен и понял, что живет в памяти девушки это страшное время. И он не. ошибся. Гази тихо произ­несла:

— Ты второй раз меня так несешь...

— Я тебя всю жизнь на руках рад нести!..

Целый день они провели вместе, ожидая Акпарса и Ирину, которые делили землю в дальнем илеме. Говорили по-черемисски, так как Санька совсем не знал по-татарски, а Гази еле-еле гово­рила по-русски. О женитьбе Санька не смел и заикнуться, хотя по глазам видел, что татарка любит его. Под вечер вернулись князь с княгинюшкой.

Ирина приезду брата обрадовалась, стала готовить гостю ужин. Гази помогала ей, часто забегала в шатер, бросая на Саньку го­рячие взоры.

— Я ведь к тебе не гостить приехал,—сказал Санька Акпарсу.—Я по делу. За советом.

— Говори.

— Недаром в народе говорится: седина в бороду — бес в реб­ро. Жить я без этой татарки не могу. Как быть-то мне, скажи?

— Ты мне Ирину сколько лет любить не давал?—Акпарс до­бродушно рассмеялся. — А теперь прибежал ко мне за советом? Ты сперва поживи в моей шкуре, помучься, потом я тебе скажу, как быть.

— Мне, друг, не до смеха.

– - Ну, а она тебя любит?

— Кто ее знает? Молчит все. Поговорить бы надо, спросить, да разве я осмелюсь?

— В этих делах без бабы не обойтись... Иринушка! Зайди-ка сюда!

— Тут я.—Ирина вошла в шатер.

— Саня жениться задумал. Газейку замуж хочет брать, а лю­бит ли она его—не знает.

— Как же это ты, Саня? Да она ведь мухаметанка. Грех ведь.

Саньку взяло зло.

— Когда ты Аказу на шею вешалась, он кем был?!

— Так то же Аказ...

— То же, то же! Он язычник был. Что касаемо греха—не знай, кто из нас более грешен. Не ты ли в ските по вечерам в молитве говорила с богом, а ночью во сне с Аказом?

— Я те грехи замолила и венцом покрыла.

— А мне бобылем всю жизнь ходить?

Акпарс поднялся, открыл шатер, сказал:

— Идите в лес, там мало-мало поспорьте, а я с Газейкой сам поговорю. Идите.

Когда брат с сестрой вышли, Акпарс позвал татарку:

— Поговорить с тобой, Гази, надо.

— Я слушаю тебя, господин.

— Скоро полгода, как ты живешь в нашей семье, и все мы лю­бим тебя, а кто ты для нас, до сих пор не знаем.

— Я вам верная слуга, господин.

— А Саня не хочет, чтобы ты слугой была.

— Он прогнать меня велел? За что?—В глазах девушки испуг.

— Он тебе волю дать хочет. Ты его пленница, а ему бог плен­ных держать не велит. Саня сказал: пусть она идет, куда душа скажет.

— Я бы лучше у вас осталась. Теперь у меня ничего нет: ни дома, ни родных. Мне у вас хорошо.

— Саня с сестрой русскому богу молятся. Я... я тоже крест ношу. А ты ведь аллаху поклоняешься. Как тут быть?

— Я аллаха забывать стала. В своих молитвах только вас благодарю. Саня спас меня от смерти, Ирина любовь мне свою отдала, ты в семью принял. Научите меня русскому богу молить­ся, и я забуду аллаха. Он мне всю жизнь только несчастья при­носил.

— Если русский поп крест на шею тебе повесит?

— Пусть... повесит. Носить буду,—тихо ответила Гази.

— Иди. Я поговорю с Саней.

Когда Ирина с Санькой вернулись из леса, Акпарс сказал Саньке:

385

25 Марш Акпарса

— Поезжай в Свияжск, тащи попа Ешку. Гази нашу веру при­нять согласна.

Около полудня Санька привез отца Иохима. Ешка за зиму растолстел, тяжелый серебряный крест полулежит на округлом животе. Плотно пообедав у Акпарса в шатре, Ешка долго беседовал с Гази, наставляя ее на путь новой веры. Потом повел на бе­рег речки крестить. В последнее время он к этому привык. Бывало, по целой сотне новокрещеных загонял в воду, читал привычные молитвы, кропил святой водой, получал определенную мзду, и у пастыря в пастве появлялась новая сотня православных.