Марш Акпарса

Крупняков Аркадий Степанович

— Останься. Посиди со мной.

Так для Эрви началась новая жизнь. Ни рабыни, ни бикечи, даже валидэ не могли покидать пределов дворца. Вся их жизнь замыкалась границами гарема, небольшим двором с соколиной башней. В хорошую погоду бикечам разрешалось подниматься на зарешеченную башню, чтобы поглядеть на город. Все ворота, все калитки на запоре, каждый шаг под взглядом либо служанки, либо евнуха.

Дни потянулись медленно и тягуче. Эрви томили безделье и неизвестность. И еще—всеобщая неприязнь. Законные жены хана знали: если в гареме появилась звезда, владыка все внимание перенесет на нее. Они ненавидели избранницу своего владыки. Еще больше ненавидели Эрви бикечи. Пятая комната, в которой сейчас жила Эрви,— это их комната. Если мурза хотел навестить одну из жен, он приходил к ней в комнату. Если же пожелал провести ночь с одной из бикечей — ее вели туда, в пятую.

Только Зульфи скрашивала безрадостную жизнь. Но Эрви не знала, что все, о чем она говорила с ней, становилось извест­ным евнуху или старшей валидэ.

Безделье и неизвестность усиливали самую страшную муку— тоску по Аказу, отцу и родным местам. Эрви всеми силами стара­лась получить хоть какую-нибудь весточку из Нуженала. Но стены гарема глухи, заборы высоки, и нет доступа вестям из внешнего мира. Только один раз проговорилась Зульфи, будто видела в доме мурзы старуху, которая пришла с черемисской стороны.

А однажды подслушала Эрви разговор жен мурзы. Прошла гри месяца, был на исходе четвертый, а Кучак не появлялся. И старшая валидэ говорила, что повелитель уехал в Крым по важно­му делу. Русские начали строить на Суре город и непременно от него поведут войска на Казань. Хан послал мурзу просить у крым­ского хана военную силу, а тот почему-то упрямится. Вот поэтому владыки нет, и когда он приедет—неизвестно.

Подслушанный разговор обрадовал Эрви. Если русские построили на Суре город, они возьмут Казань и освободят Эрви. Аказ непременно придет с русскими...

Мурза Кучак уехал в Крым летом, думал вернуться в конце осени, а пробыл в Бахчисарае до весны.

По только что просохшим дорогам он возвращался в Казань. Возвращался без помощи, на которую так рассчитывал Сафа-Гирей. И все-таки мурза не только об этом думал, подъезжая к Казани. Он думал и об Эрви. Мурза знал, что ни одна из его жен, ни бикечи по-настоящему не любят его. Когда из пяти своих сы­новей он выбирал наследника, жены ластились к нему, как кошки. Каждая хотела, чтобы ее сын стал наследником. Но мурза указал на Алима, и три жены плевались и фыркали, как верблюдицы. А Эрви —не такова. Но любит Аказа. И проезжая около реки Барыш, что у Алатыря, послал мурза конника к Шемкуве. Чтобы ехала немедля...

Гарем притих. О том, что приехал хозяин, в доме знали все. Готовились к встрече жены мурзы: проветривали комнаты, на­тирались белой помадой, румянились. Каждая из четырех верила: к ней зайдет повелитель. Только в глубине души червячком точила мысль: а вдруг мурза пройдет мимо, в пятую комнату. Опасения эти гасились: много раз привозил хозяин девок из разных мест, но ни одна не задержалась на лучшей половине гарема. Пробудет ночь, две—не более. А об Эрви мурза, наверное, забыл давно, и спешно уехал, не успел выгнать из покоев, вот и живет она тут.

Но еще до полудня жены узнали: мурза с евнухом переслал че­ремиске сушеные крымские фрукты и сладости, дорогие подарки.

Приуныли жены.

Через час новая весть: Эрви подарки не приняла, сладости выставила за дверь. Это хорошо! Мурза крут. За дверь вылетит и сама дикарка.

Настал вечер. Сидят жены около дверей, к шагам прислушива­ются. Евнух и служанки ходят на цыпочках, их почти не слышно. Мурза пойдет — все половицы застонут.

Вот он — идет. Шаги тяжелые, уверенные. Скрипят ступеньки, гнутся половицы. Первая дверь—мимо. Вторая, третья—мимо. Четвертая—тоже. Женам ясно—мурза прошел к дикарке. Сейчас крик будет, сейчас гроза будет, нагайка засвистит. Ждут жены, но все тихо. Полчаса не прошло, тихо скрипнула пятая дверь. Зна­чит, мурза вышел не в гневе. Так почему он не остался до утра? Гадают жены, ждут, но повелитель снова прошел мимо их дверей и покинул гарем.

А было так... Мурза вошел в комнату, всего один светильник горит, остановился у двери, огляделся. Эрви забилась в угол ле­жанки, сидит, колени обняла, поджала к животу, глаза блестят.

— Я приехал,— сказал мурза.

— Вижу.

— Ты меня ждала?

— Ждала.

— Значит, я тебе нужен?— Кучак шагнул к лежанке.

— Кто меня домой отпустит без тебя?

— Почему подарки не взяла?

Эрви молчала.

— Я думал, ты будешь со мной.

— Нет. У меня муж есть.

— Почему за тобой полгода не едет?

— В Казани стены высокие.

— Попросил бы. Может, я отдал бы.

— Аказ гордый.

— Но сколько времени прошло...

— Мой муж мне верит. Десять, двадцать лет я здесь просижу— все равно возвращусь такою, какая ушла. Или не возвращусь совсем. Если бы не надеялась на это, живой меня не застал бы.

— Я тебя понимаю, Эрви. Но должен сказать: с твоей родины вести плохие есть. Аказ пропал...

— Я не верю тебе.

— И я тоже вестям этим не верю. Подожди немного — сейчас у меня много важных дел? Потом — поедем в Нуженал. Если Аказ там — отдам тебя ему. Если нет — просить буду тебя со мной в Казани жить. Согласна ли?

— Там видно будет. Подожду. Делай свои дела. Но знай: дотронешься до меня — умру.

— Спи спокойно. Жди.

Из гарема Кучак пошел прямо к хану. От сыновей он узнал, что дела в ханстве плохи.

Сафу-Гирея он застал совсем расстроенным. Хан вяло поругал мурзу за долгое сидение в Бахчисарае, потом спросил:

— Как здоровье моего брата Саип-Гирея?

— Брат твой ушел в сады Эдема.

— Умер?—так же равнодушно переспросил Сафа.— Кто теперь?

— Саадет-Гирей. Тоже твой брат.

— Средний,— уточнил Сафа.— А как он поживает?

— Плохо, могучий.

— Только на трон сел и уже плохо?

— Горячая голова. Наместника султана обидел, теперь то и гляди из Стамбула шелковый шнурок пришлют. Беи хана не слушают, войско из своих бейликов не дают, король польский снова грозит войной. Саадету, в случае беды, свой дом защитить нечем... Мы долго думали, выжидали...