Марш Акпарса
Шрифт:
— Зачем? К кому? Сейчас там Мырзанай хозяин. Тебя он силой выдаст за Пакмана. И будешь ты жить в черном, дымном кудо. Терпеть упреки, сносить побои. А я тебя сделаю звездой гарема, женой сделаю. В шелка одену, Пакман твоим слугой будет. Хочешь?
— Могу ли я стать женой человека, который оплел меня мерзкой ложью? Я знаю, что Аказ жив и русские идут на Казань войной. Ненавижу тебя. Убей меня или отпусти!
— Вот как! Терпенью моему пришел конец. Сейчас же собирайся! Пойдешь в подвал, к моим рабыням. Нет, не к рабыням! Аскерам на потеху! Их много. Они тебе праздник устроят. Иди! Или боишься?
— Уж если я тебя не боюсь — твоих ли мне собак бояться?
— Ну, берегись! Сначала я тобой натешусь, потом—аскерам!— Мурза раскинул руки и пошел на Эрви. Она вскочила на лежанку, с нее забралась на подоконник. Ударила ногой в раму.
— Не ломай раму! Упадешь — разобьешься.
— Какой дурак назвал тебя могучим?—Эрви повернулась к мурзе, пытаясь спиной выбить окно.— Ты лжец и трус! Сюда идут войска, а ты воюешь с бабами!
Эрви ударила ногой по раме, на пол посыпались осколки цветного, наборного стекла. Мурза в два прыжка оказался около окна, схватил Эрви, сдернул с подоконника. Стараясь вырваться, Эрви извивалась, как кошка, царапала лицо мурзы, била по спине кулаками. Мурза держал ее крепко. Понес к двери. И тогда Эрви увидела светильник, укрепленный на стене на высоте человеческого роста. Она вырвала из гнезда бронзовый подфакельник и изо всех сил ударила им мурзу по голове. Кучак пошатнулся, завыл, как зверь, бросил Эрви на пол. «Ты ранила меня, собачья кровь!» В неистовой злобе он начал наносить ей удары носком сапога в бока, в спину, в голову. Эрви потеряла сознание. И почти в тот же момент в дверях показался Хайрулла, крикнул:
— Внимание и повиновенье! Сююмбике — царица Казани!
Кучак зажал рану на голове ладонью, увидел царицу. Она
стояла в дверях, величественная, с легкой усмешкой глядела на мурзу.
— Поклон тебе, великолепная. Милостив аллах, тебя ко мне пославший. Царице слава!
— Здравым будь, мурза. Да ты ранен, я вижу.
— С оружием я был неосторожен...
Сююмбике вошла в комнату, остановилась около Эрви и, метнув на нее короткий взгляд, сказала:
— Тебя я поняла. С таким оружием шутить опасно.
— Повелевай, светлейшая. Прости великодушно. Я вздумал проучить мою служанку.
— Служанку? Давно ли жена Аказа стала твоей служанкой?
— Все подданные ханства — наши слуги.
— Но не все же наложницы.
— Пойдем в мои покои, светлейшая. Здесь не место... Здесь гарем.
— Я женщина, и мне аллах позволил входить в гарем.
— Обычаи неписаные есть...
— Я пришла сюда ради государственного дела. Ты, мурза, допускаешь ошибку за ошибкой. Ты должен делать все ханству на пользу, а чем занялся? Скажи, зачем ты притащил в Казань жену Аказа?
— Позволь, блистательная, спросить: с каких это пор властители ханства стали считать девок в гаремах их подданных?
— Глупец! Ты нуратдин — опора царства. И ты обязан каждый свой поступок, каждое ничтожное решенье соизмерять с разумностью. Ты думаешь, мне жалко девок, что ты таскаешь в свой гарем? Тебе был отдан черемисский край, чтоб там был порядок. А ты ради одной бабенки устроил среди подданых своих драку, ты залил кровью свадебный костер, убил Тугу, озлобил его сына, сжег селенье. И в довершение всего поставил лужавуем никчемного и жадного ублюдка.
Эрви очнулась. Она села, прислонилась спиной к лежанке, с ужасом вслушивалась в слова Сююмбике. Сказала тихо:
— Великий юмо! Какие это люди... Подобие зверей... Народом« правят, а сами сеют всюду смерть и горе. Прокляты вы будьте.
— Эй, Хайрулла! Заткни ей глотку!—крикнул мурза, и старый слуга столкнул Эрви снова на пол, наступил ногой на спину.
— Не тронь ее! — движением руки Сююмбике выслала Хайруллу и, обратившись к мурзе, сказала:
— Ты слышишь: проклинает. И не она одна. Ее устами говорит народ. А между тем у нас над головой нависла беда. Великий князь Москвы идет на нас войной...
— Это мне известно. Ратников ведет князь Вельский... Не очень много. Тысяч пятьдесять. И у нас еще много времени.
— У нас нет времени! Они уже в крепости на Суре. Если бы ты не возмутил присурских черемис и чувашей —они бы крепость эту строить помешали.
— Не в том причина, великая...
— Там воев вдвое больше, чем ты думаешь. А крымский хан- подмогу нам шлет, на черемис теперь мало надежд, коренные казанцы нам враги, им хан Беналей уже не нужен, хотят просить на пристол Шигалея.
— О, этот Шигалей! Мерзкий лизоблюд! Выкормыш Москвы. Если он станет ханом, Казань пропала!
— Вот видишь! Теперь ты понимаешь, как велика опасность?-
— Что думает хан Беналей?
— Он так же, как и ты, сидит в гареме либо тешится охотой.
— Надо бы созвать эмиров...
— Что они сделают, если у нас мало войска? Я только что отослала гонца к отцу, в ногайские степи, а тебе надо снова ехать на Перекоп.
— Я только что вернулся. Хан войско не дает. Он сам...
— У хана и просить не надо. Ты поезжай к бею Ширину. Ведь ом твой дядя?
— Дядя, но он Казань защищать не будет.
— Ты его и не проси. Ты уговори его послать свой байрак на Москву. В нем, я знаю, двести тысяч войска.
— В набег он, пожалуй, пойдет. Успею ли я?
— Мы с месяц продержимся в осаде. Пусть в пути аллах ведет тебя. Иди, иди — собирайся. Я тут поговорю с Эрви.
Мурза пожал плечами, вышел. Появилась Зульфи, за ней евнух.
— Скажи мурзе, что я беру Эрви с собой,— сказала ему
Сююмбике,—Унеси ее в мою повозку.— Потом подумала: «Умеет все мурза: саблей махать, ясак собирать, говорят, обнимается крепко. Одному научиться не может — думать. И хан, аллах свидетель, головою слаб. Гарем, охота — вот его занятия. Все дела взвалили на меня. А я ведь только женщина — не больше».
Зульфи собирала из шкафа одежду Эрви. Сююмбике спросила:
— Зачем он бил ее?
— За глупость,— ответила служанка.— Любая была бы рада. А эта...