Марш Турецкого
Шрифт:
– Как вы? вскричал Турецкий, влетая в вахтерку.
– Я нормально, ответил Виктор. Пуля насквозь прошла. А Наталью он, гад, обколол чем-то.
– Наташа, Наташа, как ты? Ты прости меня, бросился к ней Александр. Это все из-за меня.
Наташа нахмурилась. Посмотрела на Турецкого. Поджала губы, словно сердилась. Даже отвернулась к окну. Александр растерянно замолчал.
– Лаборатория, наконец вспомнила она. Лаборатория, которую ты ищешь. Она в том же здании.
В прихожей его встретила обиженная Нинка.
–
– Ты же худеешь.
– Но конфеты ведь мне подарили, а она взяла и схряпала. Мои конфеты!
– Что за крыса-то?
– Какая-то мадам, говорит, пришла брать у нас интервью, говорит, мы все будем ужасно знаменитые, вроде Моники Левински.
Что?!
Все еще не веря, но уже закипая бешенством, Турецкий медленно раздевался, вслушиваясь в гитарный перезвон, доносящийся из кухни, и живой, веселенький Иркин треп.
– А еще она мой аккордеон трогала, продолжала ябедничать Нинка.
– Щас разберемся, пообещал Турецкий, взвешивая на руке торт и прикидывая, запустить им в корреспондентшу или просто спустить ее с лестницы, а тортик потом употребить по назначению.
На кухне царила идиллия: напившийся чаю и нажравшийся Нинкиных конфет оператор разомлел у батареи и, пристроив работающую камеру на подоконнике, дремал. Мадам Гримм, сегодня уже с зеленоватыми волосами, увлеченно наяривала на гитаре, а Ирина, подложив ручки под щечки, восхищенно пялилась на нее во все глаза.
– Баста, карапузики, кончилися танцы, безапелляционно заявил хозяин дома.
– Конечно, конечно, давайте пить чай, вскинулась Ирина, неверно истолковав мужнину речь. Была она при параде и так и лучилась удовольствием.
– Ща попьем, серьезно подтвердил Турецкий. Только гостей проводим. Он демонстративно упрятал торт в холодильник и встал у двери, приглашая визитеров прощаться.
Ирина наконец уразумела, что супруг не шутит и грядет непредсказуемых размеров скандал, а потому поспешила принять удар на себя и, извинившись перед гостями, немедленно уволокла Турецкого в спальню.
– Саша, как тебе не стыдно, люди пришли к нам в дом, сидят, культурно пьют чай, а тут врываешься ты и все портишь. Сейчас же пойди извинись, не ставь нас в неудобное положение.
– Что я порчу? взвился Турецкий. Как ты могла впустить в дом этих проходимцев?
– Правильно, пап, давай их прогоним, поддержала Нинка.
– Они не проходимцы, а приятные, интеллигентные люди. Оставшись в меньшинстве, Ирина отчаянно сопротивлялась. А наша гостья вообще очень талантливый и уникальный человек…
– Во-во! Уникальный это ты здорово подметила.
– Да-да уникальный, не отступала Ирина, она так не похожа на наших писак-скандалистов, она очень тонко чувствует и понимает жизнь. Несмотря на то что она немка, она знает и любит русскую поэзию, театр. А пока мы ожидали тебя, она показала
– Она еще и поет!
– И музыку пишет…
– И швец, и жнец, и на коне ездец… Да что, черт побери, она делает в моем доме?!
– Репортаж о неотесанном тебе, чтобы рассказать своим зрителям, что не все у вас в прокуратуре коррумпированные хамы и низколобые дебилы.
– Хватит! закрыл прения Турецкий. Если она тебе так глубоко симпатична, поди и извинись за меня, неотесанного, иначе я вышвырну ее вон безо всяких реверансов.
– Ты… ты садист и хам. Ирина пустила дежурную слезу и умчалась в ванную.
А на кухне, несмотря на семейную сцену за стеной, чаепитие продолжалось.
– Саша, у вас прекрасный вкус, торт просто чудо, с детства люблю безе. Корреспондентша уже распотрошила коробку и с наслаждением потребляла хрустяще-воздушный торт. То, что Турецкий предварительно упрятал его в холодильник, ее нимало не смутило.
Оператор пробудился на запах новой еды и тоже участвовал.
– А я с детства люблю копаться в видеокамерах. Турецкий решительно отключил камеру и извлек кассету, благо приходилось когда-то держать в руках такой же агрегат, знал, на какую кнопку жать. Спасибо за содержательный вечер и до свидания.
Оператор робко протестовал в основном жестами, опасаясь, что хозяин может и камеру сломать сгоряча, а кассета черт с ней, не жалко, все равно ничего путного не сняли.
Мадам Гримм, покончив с тортом, демонстративно медленно закурила:
– И все-таки два слова об убийстве Штайна и вашей работе. Что скажете?
– Идите к черту!
– О, целых три слова. А поподробнее?
Турецкий взял даму под локоток и неделикатно подтолкнул к выходу.
– Если ты… еще раз приблизишься ко мне менее чем на триста метров…
– Ты меня застрелишь? Из большого пистолета? Такого длинного-длинного? томно выдохнула она.
– Увидишь! заорал Турецкий.
– Пугаешь?
– Предупреждаю.
Вытолкав наконец корреспондентов за дверь, Турецкий отправился извлекать из ванной зареванную жену, которую надлежало немедленно ублажить остатками торта и житейскими разговорами, иначе потом неделю как минимум придется выслушивать ее шипение и горькие вздохи. Но тут пронзительно и требовательно задребезжал телефон.
Звонил Грязнов:
– Саня, я зашился совсем, а начальство прямо с ножом к горлу: подавай им Рыбака через три дня и хоть ты лопни.
– Ну и? рявкнул Турецкий.
– Опять с Иркой поцапался?
– Хм… У тебя что, третий глаз открылся и прямо из трубки торчит?
– Нет, просто ты предсказуем как хреновый шахматный компьютер.
– Кончай трепаться. Что нужно?
– В общем, не в дружбу, а в службу я с Меркуловым согласовал, прощупай рыбаковский "Буревестник".