Марш
Шрифт:
Сколько Дэвиду лет — восемь? девять? Малыш принял решение, которое оказалось не по плечу большинству взрослых рабов на плантации. Конечно, в его возрасте естественно о будущем не думать и не беспокоиться о том, что судьба ему уготовит; в его головке не может быть мыслей, способных удержать взрослого, заставить его предпочесть несчастную, но знакомую с детства участь опасностям, которые нельзя предугадать. Дети живут настоящим. И все же властную речь старого хозяина он выслушал вместе со всеми. Но она на него не подействовала, не напугала. Вырвавшись из хозяйского дома, этот мальчонка заявил о своем праве на то, чтобы жить отдельной, самостоятельной жизнью. Быть может, это было не более чем минутным порывом, но результат достигнут — он свободен.
И
Не знаю, сэр.
Прайс видел, до чего нравится мальчику управлять верховым мулом, который, впрочем, все равно шел только с той скоростью, которую сам для себя выбирал, несмотря ни на какие понукания. Похоже, Дэвида это нисколько не огорчало, он для порядка слегка подергивал повод, а когда убеждался, что это ни к чему не приводит, весело хихикал. И все время, пока они ехали по лесу, Прайс держал мальчика ладонями за узенькие локотки.
II
Когда пересекли реку Пи-Ди и ехали уже по Северной Каролине, роль почетного эскорта экипажа Килпатрика выполняли офицеры его штаба. Неслись стремительно и с подъемом, несмотря на общую небритость, а также поношенность и истрепанность; при этом каждый надеялся удостоиться взгляда нынешней дамы генерала — известной южной красотки, восемнадцатилетней Мари Бузер. Да и мамаша ее, Амелия Тристер, сидевшая по другую руку от Килпатрика, была еще тоже очень ничего. Дочка была светлокожая, голубоглазая и с пухлыми губками бантиком. Ее густые золотистые кудри, взбитые над ушами, венчал очаровательный беретик размером с чайное блюдечко. В темных глазах ее матери, в отличие от нее брюнетки, горели озорные огоньки. Она курила тонкую сигару. Тогда как загадку привлекательности Мари Килпатрик еще только собирался разгадать, с Амелией Тристер ему и так все было ясно: интересная женщина, она всегда купалась в любви и вызывающе это демонстрировала. Их кринолины заполняли собой все пространство в пролетке подобно пышным радужным облакам. Обе вместе они сводили Джадсона Килпатрика с ума.
Они как-то сами собой отыскались в Колумбии, представившись ему симпатизантками и федералистками. Волей-неволей пришлось пристегнуть их к маршу. Причем дамы они были не бедные: пролетка «гранд-виктория», где нежился в их обществе Килпатрик, принадлежала им, а в следующем за ней фургоне вместе с подарками генерала ехали сундуки с их платьями, драгоценностями, серебром, фарфором и хрусталем, словно не война впереди, а растянутый на месяцы безудержный пикник. Стараясь поддерживать беседу (чтобы дамы, стало быть, не скучали) и с важным видом намекая при этом на свою осведомленность о планах генерала Шермана по поводу кампании в Северной Каролине, Килпатрик одновременно разрабатывал собственную стратегию по поводу грядущей ночи, потому что ему, вынь да положь, нужна была полная победа — он хотел их обеих. Эх, мадам, в койку бы с тобой, — думал он, улыбаясь матери. И с тобой, кысочка, — бросал он томный взгляд на дочку — такой взгляд, какой военные называют «призывом к отработке штыковых приемов лежа».
Что бы такое придумать, — соображал Килпатрик, — чем их поразить? Они, конечно, и так под впечатлением от его ранга, власти, личной охраны, но в искренности их он сильно сомневался, и особенно это касалось Мари, которая все время от него отворачивалась, чтобы лишний раз глянуть на кого-нибудь из молодых офицеров эскорта. Ему было заметно, что обеим дамам льстит затеянное кавалеристами глупое мальчишеское соревнование — кто ловчей приладится с форсом проскакать рядом с пролеткой, молодцевато выпрямив спину и одной рукой небрежно держа поводья, а другую положив на рукоять сабли.
Отвлекал Килпатрика и племянник Бастер, ехавший в фургоне следом. Черт бы побрал мальчишку: он где-то раздобыл кулек сушеного гороха и, стоя рядом с возницей, плевался горошинами через трубочку, сделанную из какого-то полого стебля. Причем попасть пытался не в кого-нибудь, а в дядю. Килпатрик встал и жестами стал приказывать вознице фургона, чтобы тот пересадил мальчишку под полог. Сия храбрая вылазка увенчалась тем, что дядя-генерал получил довольно болезненный удар горошиной в беззащитно выставленный мясистый нос.
Когда Килпатрик снова сел, дамы покатывались со смеху. Какой у вас, — нашла наконец в себе силы промолвить Амелия Тристер, — какой у вас, однако, снайпер подрастает! Что ж, Килпатрик тоже усмехнулся. А сам готов был убить поганца. Горошины валялись по всей пролетке, некоторые прятались в складках кринолинов. Он принялся их подбирать и стряхивать. Прямо как рис, которым бросаются во время венчания, — пробормотал он.
Кавалерия, составлявшая мобильный авангард Пятнадцатого корпуса, намеревалась захватить Файеттвиль — городок милях в сорока к северо-востоку. Поступили сообщения, что на этом направлении как-то больно уж вызывающе ведут себя войска мятежников генерала Харди. А Файеттвиль — это уже подступы к Голдсборо и Рэлею, основным стратегическим целям Шермана.
Время от времени к пролетке, где ехал Килпатрик, подъезжали разведчики и, склоняясь с седла, вполголоса докладывали — в частности, что кавалерия Харди, а именно бригада генерала Уэйда Хэмптона, зашла в тыл Килпатрику, сидит у него на хвосте и только поджидает момент, чтобы ударить. Хэмптон, между прочим, один раз уже подстерег его у Айкена; хочет, видимо, повторить фокус. Ну уж нет, — подумал Килпатрик, — это только через мой труп. При этом он сам понимал, что, когда ты весь окутан ароматами благоухающей Мари Бузер, думать и планировать трудновато. Она щебетала и искоса на него поглядывала, нарочно поворачиваясь так, чтобы он получше разглядел идеальную форму ее маленького ушка, а он вновь и вновь представлял себе, как она ахнет от неожиданности, когда впервые за всю свою уютную жизнь, полную по-южному галантных ухаживаний и изысканных комплиментов, вдруг будет завалена на спину и с первого же мощного тычка получит представление о том, что такое настоящий мужчина.
Когда лес от дороги отступил, Килпатрик остановил колонну, приказал принести дамам завтрак и, извинившись, сел под соснами в окружении офицеров штаба и расстеленных по земле карт: ведь надо же стратегию обдумать! Он тут засядет в ожидании Хэмптона и ударит наперехват. Если генерал Харди в Файеттвиле хочет помериться силами, пусть потом не удивляется, что остался без кавалерии. И Килпатрик приказал развернуть по бригаде вдоль каждой из двух дорог, по которым, говорят, движется Хэмптон, а третью бригаду отправил на дорогу, которая подходит с севера — на случай, если Хэмптон пойдет кружным путем.
Решив разбить бивуак не доходя Соломоновой Рощи — сельца на краю болота в нескольких милях от той дороги, по которой скорее всего пойдет Хэмптон, Килпатрик скомандовал войскам становиться лагерем, а дам с искренними горчайшими сожалениями отправил дальше под охраной, командовать которой поручил адъютанту, дородному и седому бревет-полковнику Мелроузу Мортимеру, про которого говорили, что он старейший действующий офицер во всей Армии Запада.
Коня! — приказал Килпатрик, собравшись лично проследить за выдвижением войск, а заодно и получше ознакомиться с местностью. — А, да, Мелроуз, — взгромоздившись в седло, сказал он, — передай Жан-Пьеру, пусть готовит к вечеру царский обед на троих. Чтобы все сегодня было grand cru. [18] Grand cru — ты меня слышал? Я понимаю, Соломонова Роща не Версаль, но найди там лучший дом и устрой дам поудобнее. Я скоро к вам присоединюсь. И моего племянника утихомирь. Уложи его спать. И вот еще что, Мелроуз, самое главное. Если хочешь по окончании войны получать полную полковничью пенсию, с женщин глаз не спускай.
18
Здесь: по высшему разряду (фр.).