Маршрут перестроен

Муравьева Ольга Сергеевна

– Я очень рада это слышать! – Ольга Александровна ободряюще кивнула своей новой ученице. – Тогда приступим прямо сегодня.

Когда Наташа, раскрасневшаяся, взбудораженная, рискуя сломать шею, скатилась с чердачной лестницы (связь ловила сегодня только на чердаке) и влетела в комнату, родители, которые всё время её разговора с учителем тревожно прислушивались и переговаривались шёпотом, бросились к ней с расспросами. Вернее, спрашивала только мать. Отец внимательно слушал, то хмурясь, то улыбаясь сквозь усы, со слезами на глазах глядя на свою совсем уже взрослую дочь… Давно ли он помогал своей жене пеленать крошечный тёплый комочек, давно ли носил маленькую Нату на закорках,

привозил ей игрушки и конфеты из райцентра?… А вот теперь она стоит перед ними: юная красавица, настоящая принцесса, которая так стремится поскорее сбежать из родного королевства в дальние страны… Отцу ужасно не хотелось отпускать дочь. Отпускать одну в незнакомый, неведомый, чужой, враждебный мир… В город, где столько соблазнов, столько опасностей. Здесь, в тайге ему не раз приходилось сталкиваться нос к носу и с кабаном, и даже с тигром, но он знал, что люди бывают гораздо более жестокими и коварными, чем дикие звери. А его девочка такая наивная и доверчивая! Хорошо, что она не глупа. Может быть, именно ум станет её главным оберегом.

– Ольга Александровна обещала уже сегодня прислать первые задания. Я засижусь допоздна! Хорошо, что сегодня пятница, и завтра не надо в школу, – щебетала Наташа, и глаза её так и сияли.

– Дочура, я так рада за тебя, так рада!… А ты что молчишь, батя? Тебе всё равно, что ли? – обернулась Татьяна к мужу. Она тоже вся прямо светилась. И будто помолодела на десять лет.

– Ну, раз вы обе так довольны, значит, и мне положено радоваться, – ответил отец, пряча улыбку и слёзы. – Только я по-настоящему обрадуюсь, когда Ната экзамен сдаст и в университет поступит. Вот это будет реальный повод для радости. А сейчас пойдёмте-ка ужинать, девчонки. С вашими мечтами да разговорами с голоду тут помрёшь.

***

Белка заходилась возбуждённым лаем, и рыхлый снег фонтаном летел из-под её лап с крыши будки, а пушистый рыжий хвост вращался, как пропеллер, в то время как замерзший Сашка топал изо всех сил ногами, обутыми в тяжёлые зимние ботинки на меху, и колотил обоими кулаками в калитку. Наконец, дверь дома отворилась, и в облаке белого пара на крыльце показалась Наташа: она на ходу застегнула молнию своего пуховика и, нахлобучив на голову шапку, побежала к калитке.

– Ты хочешь, чтоб я совсем окоченел? Дубак, капец! Чего ты так долго-то? – недовольно пробурчал Сашка, беря девушку под руку и искоса глядя на её лицо с непривычно яркими губами и какими-то блёстками около глаз. – Накрасилась, что ль?

– Да я ещё днём накрасилась… чуточку совсем, помада только и – вот, – она дотронулась варежкой до сияющих звёздочек на скулах. – Нравится тебе?

– Ну, так, ничего. А если днём накрасилась, то чего сейчас возилась-то?

– Я не возилась, мы с Ольгой Александровной занятие заканчивали. Сегодня связь прорвалась, и мы целых сорок минут без перерыва говорили… Столько всего успели разобрать!

Парень и девушка вывернули из узенького переулка на главную улицу посёлка, слабо освещённую только горящими окнами домов. Фонарей здесь не было и в помине. Утоптанный снег тоненько поскрипывал под их ногами, от губ при каждом слове шёл густой пар.

– Ну, понятно. Всё учишься! – хмыкнул Сашка, сморщил нос и покрепче прижал к себе Наташин локоть. – Поступишь в свой университет и – до свидания! А мне что делать?

– Ну, как что делать, Саш! Тоже поступать! В городе же много всяких ПТУ, туда не так трудно попасть, – весело говорила Наташа, стараясь шагать в ногу со своим спутником.

– Тебе просто сказать… А я вот не знаю даже, на кого учиться. Да и зачем это мне? Буду, как батя, охотой и рыбалкой промышлять… На кетовой икре в этом году, знаешь, сколько денег срубили, да и на кедровом орехе…

– Ох, Саша… Охота, рыбалка, собирательство… Ну, это же первобытно-общинный

строй какой-то получается!… Зачем Пётр Первый из Европы столько учёных в Россию пригласил? Зачем Елизавета Петровна Московский Университет основала? Чтобы ты через триста лет вот так же в лесу за кабаном охотился? Орехи собирал всю жизнь?

– Знаешь, Натаха, если все вот так будут рассуждать, как ты, то кто же вас, учёных, кормить будет, а? Небось икорку-то красную на Новый год все трескают в городе-то твоём?

Наташа хотела что-то возразить, но они уже подошли к высокому забору, украшенному мишурой, из-за которого виднелась заснеженная двускатная крыша дома их одноклассницы Настюхи.

– Ты подарок-то наш не забыла? – озабоченно спросил Сашка, глядя на Наташины пустые руки.

– Не забыла. Во внутреннем кармане лежит. Только, Саш, я ненадолго, у меня заданий очень много от Ольги Александровны, я завтра всё не успею сделать…

– Только и слышно: Ольга Александровна, Ольга Александровна! – передразнил её Сашка, открывая калитку. – Заходи уже!

– В десять мне нужно уйти. Ты проводишь меня домой?

– Провожу, провожу. Зубрилка.

– Молчи лучше, а? Охотник, тоже мне!

В небольшой комнате, освещённой только мигающими огоньками новогодних гирлянд, собрались все одноклассники Наташи и Сашки, все десять человек. Именинница Настюха, в обтягивающей мини-юбке и блестящей кофте со спущенным плечом, хлопая накладными ресницами, бросилась навстречу припоздавшим гостям.

– Оууу, какие люди-и-и-и! – пропела она своим чуть сипловатым голосом, стараясь перекричать грохочущую из колонки музыку, и поочерёдно чмокнула обоих в щечку. От неё уже заметно пахло кедровкой: видимо, ребята начали отмечать, не дожидаясь Наташу с Сашкой.

Наташа вручила подруге подарок, завёрнутый в нарядный пакетик, и та, не разворачивая, небрежно сунула его в общую стопку даров, возвышавшуюся на комоде.

Сын начальника заготконторы Витька, здоровенный детина со смазливым насмешливым лицом и непокорной русой шевелюрой, налил гостям спиртное в бордовые пластиковые стаканчики «под богемское стекло» (это Наташа их так про себя окрестила, ибо только она одна из всех знала, что такое богемское стекло). Ребята болтали, смеялись, подпевали, вернее, «подговаривали» своим любимым рэперам, раскачиваясь из стороны в сторону и жестикулируя руками с растопыренными пальцами.

Наташа сидела рядом с Сашкой, её стакан с нетронутой смесью кедровки и колы стоял на краешке комода. Неловко было бы не прийти и не поздравить Настюху с семнадцатилетием, всё-таки они с самого детства дружили, и сколько раз она была уже в этом доме, играя в Барби и делая уроки вместе с Настюхой,…. но сегодня Наташа чувствовала себя здесь как-то неспокойно и неуютно. Её раздражали шум и гам, громкая назойливая музыка, и ей ужасно было жаль времени, которое она могла бы потратить на самое важное для себя дело. Девушка забилась в уголок старого, продавленного дивана и погрузилась в свои мысли. Её очень занимал вопрос о многовековых сложностях во взаимоотношениях России и Польши: во-первых, потому что именно эту тему они разбирали сейчас с Ольгой Александровной, а во-вторых – Наташа знала, что в её семье со стороны отца были предки-поляки. Она стала припоминать события начала семнадцатого века, и унеслась в своих раздумьях в Москву, занятую польско-литовскими войсками… Перед её мысленным взором мелькали картинки, имена, названия, даты… Смута, 1605, Лжедмитрий, Василий Шуйский, 1610, польская интервенция, голод, Сигизмунд, Семибоярщина, 1612, Минин и Пожарский, 1613, Михаил Романов… Она уже брела по дремучему зимнему лесу вместе с Иваном Сусаниным, в её ушах звучал пшекающий польский говор, колебалось пламя факелов, алела кровь на снегу…