Марсианский затерянный город
Шрифт:
К вину был подан поэт, а после изрядной дозы поэта был сон на борту яхты, плывшей и плывшей в поисках города, который пока еще не хотел, чтобы его нашли...
В три часа ночи Уайлдер, разгоряченный, отвыкший от силы тяжести - планета тянула все его тело вниз, не позволяя расслабиться и заснуть, - вышел на кормовую палубу и встретил актрису.
Она сидела и смотрела, как воды скользят за кормой и в них печальными откровениями дрожат расплеснутые звезды.
Он сел с нею рядом и мысленно задал вопрос.
Так же безмолвно Кара Корелли задала
– Я здесь, на Марсе, оттого, что не так давно впервые в жизни мужчина сказал мне правду...
Вероятно, она ждала, что он выразит удивление. Уайлдер промолчал. Яхта плыла беззвучно, как в потоке вязкого масла.
– Я красива. Я была красива всю жизнь. А это значит, что с самого детства люди лгали мне лишь затем, чтобы побыть со мной. Я выросла в кольце неправд: мужчины, женщины, дети - все вокруг страшились моей немилости. Недаром сказано: стоит красавице надуть губки - и мир вздрогнет...
– Видели вы когда-нибудь красивую женщину в толпе мужчин, видели, как они кивают, кивают? Слышали их смех? Мужчины будут смеяться, какую бы глупость она ни произнесла. Ненавидеть себя будут, но и смеяться, будут говорить "да" вместо "нет" и "нет" вместо "да"...
Вот так жила и я - изо дня в день, из года в год. Между мной и любой невзгодой вырастала стена лжецов, и их слова опутывали меня шелками...
Но вдруг совсем недавно, недель шесть назад, тот мужчина сказал мне правду. Какой-то пустяк. Я даже не помню, что именно он сказал, но не рассмеялся. Даже не улыбнулся.
И не успел он замолкнуть, я поняла, что случилась страшная вещь.
Я постарела...
Яхта слегка качнулась на волне.
– О, разумеется, я встретила бы еще множество мужчин, которые лгали бы мне, улыбались бы всему, что бы от меня ни услышали. Но я увидела поджидающие впереди годы, когда красавица уже не сможет топнуть ножкой и вызвать землетрясение, не сможет больше поощрять лицемерие среди честных людей...
Тот человек? Он сразу же взял свою правду назад, как только понял, что она потрясла меня. Но поздно. Я купила билет на Марс. И приняла приглашение Эронсона участвовать в этой прогулке. Прогулке, которая кончится кто знает где...
При последних словах Уайлдер невольно взял ее за руку.
– Нет, - отрезала она, отодвигаясь.
– Не отвечайте. Не прикасайтесь ко мне. Не жалейте меня. И себя тоже.
– Впервые за все путешествие на ее губах мелькнула улыбка.
– Ну не странно ли? Я раньше мечтала: хорошо бы хоть когда-нибудь оставить маскарад и услышать правду. Как я заблуждалась! Ничего хорошего в правде нет...
Она сидела и смотрела, как струятся вдоль борта черные воды. Когда часа два-три спустя она оглянулась снова, рядом никого не было. Уайлдер ушел.
На следующий день, плывя по воле юных вод, они направились к высокой горной гряде. По пути перекусили в старинном храме, а вечером поужинали среди очередных развалин. О затерянном городе почти не говорили - все были уверены, что никогда его не найдут.
Но на третий день, хотя никто
Поэт наконец первый выразил ощущение словами:
– Похоже, где-то здесь Бог напевает себе под нос...
– Ну и человек же ты!
– откликнулась жена поэта.
– Неужто не можешь говорить попросту, даже когда плетешь ерунду?
– Да послушайте, черт возьми!
– воскликнул поэт. Они прислушались...
– Разве чувства ваши не вибрируют в такт его напеву? Да нет, он не просто напевает, он играет на каждом атоме, танцует в каждой молекуле. Вечный праздник зачинается внутри нас. Нечто близится. Ш-ш-ш...
Он прижал свой толстый палец к выпяченным губам.
И теперь смолкли все, и бледность Кары Корелли светила прожектором на темные воды, лежащие впереди.
Предчувствие захватило их. И Уайлдера. И Паркхилла. Они закурили, чтобы совладать с ним. Они погасили свои сигареты. Растворившись в сумерках, они ждали.
Напев стал явственнее, ближе. И, заслышав его, охотник присоединился к молчаливой актрисе на носу яхты. А поэт присел, чтобы записать свой собственный, только что прочитанный монолог.
– Да, да, - сказал он, когда на небе высыпали звезды.
– Оно уже почти настигло нас. Уже настигло.
– Он перевел дыхание.
– Вот оно...
Яхта вошла в туннель.
Туннель вошел в толщу гор.
И там был он - Город.
Город скрывался в толще гор, и его окружало кольцо лугов, а над ним простиралось странно освещенное и странно окрашенное каменное небо. И он считался затерянным и оставался затерянным лишь потому, что люди искали его с воздуха, искали, разматывая дороги, а ведущие в Диа-Сао каналы ждали обыкновенных пешеходов, которые прошли бы там, где некогда текли воды.
И вот к древней пристани причалила яхта, полная чужестранцев с иной планеты.
И город шевельнулся.
В стародавние времена города бывали живы, если люди жили в них, или мертвы, если люди их покидали. Все было до очевидности просто. Но шли века на Земле, века на Марсе, и города уже не умирали. Они засыпали. И в зубчатых своих снах, в электрических своих грезах вспоминали, как было некогда и как, возможно, будет опять.
И когда люди друг за другом выбрались на причал, то встретили великую личность - окутанную смазкой, затянутую в металл, отполированную душу столицы, и безмолвный обвал не видимых никому искр пробудил эту душу ото сна.
Вес людей пристань восприняла с упоением. Они словно бы вступили на чувствительнейшие весы. Причал опустился на миллионную долю дюйма.
И Город, исполинская спящая красавица, порождение кошмара, ощутил прикосновение, поцелуй судьбы - и проснулся.
Грянул гром.
Стену высотой сто футов прорезали врата шириною семьдесят футов, и теперь врата, обе их половинки, с грохотом откатились и скрылись в стене.
Эронсон шагнул вперед.
Уайлдер сделал движение, чтобы остановить его, Эронсон вздохнул.