Марта. Игра в куклы
Шрифт:
В тот декабрьский день мне позвонили на работу с таможни аэропорта "Храброво" и сообщили, что на моё имя пришёл груз, и я могу получить его по прохождении таможенных формальностей. Я сказал: "Конечно",– сел в машину и приехал в аэропорт, где, едва сдерживая волнение, заполнил все положенные бумаги и уплатил деньги.
Потом мы ехали в город, Марта и я. Она сидела на заднем сиденье,– ящик не поместился в машину, и мне пришлось извлечь её из него, а она была совсем голой, в одном только кружевном белье. Конечно, следовало подумать об этом заранее и попросить у кого-нибудь верхний багажник, но о чём-нибудь всегда забываешь подумать, всего не предусмотришь.
Город встречал нас, ни о чём не догадываясь и не зная. Что ж, мы победили, и можно было снова идти за шампанским.
Теперь я каждый год буду отмечать этот день – 20 декабря 1997 года,– день, когда я внёс её на руках в свой дом.
Бедняжка, она была совсем голая, а я не знал даже, как определяют размер женской одежды, а ведь был когда-то женат… Стал спрашивать, узнавать. Потом отправился по магазинам. Она должна была быть одета во всё самое лучшее. А что сейчас модно? Вот интересно, что сейчас модно? Или купить платье классического покроя? Или в стиле рококо, а где его взять? Или свитер и трикотажную юбку? Она не могла сказать, нравится ей или нет эта одежда или та, и я очень нервничал.
Что-то я всё-таки купил, на первое время, пока не узнаю её ближе, во что она любит быть одета. Это потом уже мы вместе листали журналы с выкройками, и я показывал ей модели и уже знал точно, что ей нравится больше, что меньше, а что и вовсе не нравится.
Я подсчитал, что выгоднее купить машинку и шить самому. Так я превратился в портного, а теперь уже и в модельера.
Первой вещью, которую я сшил для неё, была длинная юбка из тёмно-зелёного шифона. Получилась она у меня здорово, но промучился я с ней почти неделю. Потом дело пошло быстрее.
Конечно, пришлось объяснять, куда делись деньги, ведь, занимая их, я говорил, что собираюсь купить новую машину. Теперь мне пришлось объяснить, что машину я разбил по дороге, такая вот невезуха, и хорошо ещё, что не успел продать свой "фольксваген", и что отделался так легко – подумаешь, пара ушибов, которые даже не видны под одеждой. Так что ни машины, ни денег теперь у меня нет, но я особо не огорчаюсь, дело житейское, деньги я, конечно, верну… И зачем нам приходится столько врать!
Все недоумевали, как можно было ухитриться так сильно разбить машину,– не получив при этом ни единой травмы,– чтобы бросить её на дороге, даже не попытавшись отбуксировать её домой и поставить в сервис. Уговаривали меня поехать на место аварии, предлагали помощь, от которой я как можно более вежливо, но тем не менее, категорично отказался. По моей версии, разбил я её в Германии, ехать туда далеко, да и незачем, и я не поеду.
Вероятно, на мой счёт тут же был сделан вывод, что я просто дурак и недотёпа, и денег мне в долг давать нельзя, но мне всё это было уже безразлично.
Неправдоподобность моей версии была почти очевидна, но я настаивал на ней, и скоро все отступились. Надо было, наверное, придумать что-нибудь поинтереснее, какую-нибудь холодящую кровь историю с ночным нападением бандитов, но я не подумал об этом заранее и сказал первое, что пришло в голову.
Оказалось, что я о многом не подумал заранее. Но всего не предусмотришь, к тому же, всё это было теперь уже неважно.
А потом мне неожиданно предложили работу, это было уже перед самым Новым Годом. Позвонил мой приятель Эдик и сказал, что Саша,– тот самый, у которого я занял деньги,– просил передать мне, что одним его знакомым нужен человек с машиной, и место вроде бы неплохое, только нужно
Так или иначе, но он позвонил мне ещё раз, уже после того, как я устроился, спросить, как у меня дела, а заодно и ненавязчиво напомнить о долге в форме почти изысканной: "С долгом можешь не торопиться, даже не думай о нём". Я отвечал, что у меня всё хорошо, долг я, конечно, верну, место у меня теперь хорошее, и скоро я начну зарабатывать нормальные деньги.
К Рождеству я готовился тщательно и заранее – купил живую ёлку, хотя у меня есть неплохая искусственная, замесил тесто для пряников и положил его в холодильник выстаиваться, купил рождественский глинтвейн, постирал скатерть, которая валялась в кладовке нестиранной с прошлого года, купил красивые свечи.
Мы были вдвоём, и была музыка – Чайковский, Телеманн, Гайдн,– и горели свечи, и её волосы светились от их огней, и на губах её играла улыбка.
Золотые рыбки плескались в её глазах.
Я сидел подле неё на полу и, прижавшись щекой к её бедру, шептал ей: "Ты вернула мне этот праздник, а разве нужно что-то говорить, когда такая музыка и такая ночь, Марта!.."
Она была одета в новое платье,– это был мой подарок,– и ткань искрилась.
"Как немного бывает нужно для счастья!"– говорил я.– "Расхожая фраза и, наверное, лукавая, да, лукавая, ведь разве может кто-нибудь измерить всё это, чтобы сказать "это много" или "это немного"? Никто и никогда не смог бы измерить этого…"
Её руки лежали на подлокотниках кресла, так спокойно, эти руки, мои любимые руки…
"Ты права",– сказал я.– "Это ничего не меняет, эти пряники и эти свечи, и это вино – всё это лишь атрибуты праздника, а теперь для нас праздником будет вся жизнь, каждый новый вечер и день, и каждая ночь… Но сегодня здесь совершается чудо!.."
Прекрасное виденье, ставшее явью, моя сказочная принцесса…
Я наливал в свой бокал вино и поднимал его.
"За тебя, Марта!"
Я вдыхал аромат её духов, я сжимал её руки в своих и, уткнувшись лицом в её грудь, обнажённую разрезом декольте, я плакал от счастья.
"Всё для тебя, Марта, вся моя жизнь для тебя!.."
Я осыпал поцелуями её ноги, поднимаясь всё выше и, припав губами к её лону, я целовал её…
И была ночь любви, и снова, каждая из этих ночей.
Новый Год я встречал с Мартой. Меня настойчиво зазывали в компанию, но, неблагодарный, я отбился от всех приглашений и зашёл только к родителям поздравить их, посидеть с ними за столом у телевизора, посмотреть новый выпуск "Старых песен о главном". Потом решили прогуляться до площади к городской ёлке, но там была какая-то уж совсем жуткая попойка, и мы скоро вернулись. Я не стал подниматься к ним и, пожелав у подъезда ещё раз счастливого нового года, попрощался и поспешил домой, туда, где была Марта, о которой не знал никто.