Мартин Андерсен-Нексе
Шрифт:
Домик невелик и довольно невзрачен, заметно, что его старательно латали, чинили, укрепляли, дабы привести в жилой вид. Хорош небольшой сад с кустами роз, боярышника, ежевики, с нерослыми березами и елями. Увидев мужа, на крыльцо выходит Маргрете, статная, видная женщина с серьезным и милым лицом. Она держит на руках толстощекого младенца. Остальные дети-погодки, от двух до четырех: Сторм, Олуф, Инге облепляют отца, тыкаясь в него перемазанными кашей лицами. Нексе улыбается, гладит детей по светлым головенкам и входит в дом. Маргрете следует за ним…
— Ну что в «Гюльдендале?» — озабоченно спрашивает
— Все отлично! Я с ними расплевался.
— Господи! — Маргрете опускается на стул. — Что же с нами будет?
— Завтра напишу в «Аскехауг», они давно приманивают меня.
— Я боюсь перемен. К тому же «Гюльдендаль-Соукал» — демократическое издательство.
— А что это дает? Они жмут из нас сок почище консерваторов.
— Но с «Гюльдендалем» мы как-то существовали. И срок уплаты за дом подходит. Где мы возьмем тысячу крон? Господи, мне так хочется сохранить наш домик. Ведь у нас ничего больше нет.
— А думаешь, мне не хочется? Тут каждый гвоздь вбит нашими руками, каждый кустик посажен нами. Но продаваться за это в рабство? Да пропади все пропадом!..
Маргрете удивленно смотрит на мужа.
— Знаешь, что они мне предложили? Отказаться от моего авторского права на все написанное! Тогда они готовы сунуть мне эту тысячу!
— Ишь, чего захотели! — Маргрете возмущена до глубины души. — Молодец, что послал их ко всем чертям.
Нексе с восхищением смотрит на жену.
— Ты чудо, Грета! Что бы я без тебя делал?.. Знаешь, — продолжал он задумчиво, — иной раз страх берет: как жить дальше? А глянешь на семью обходчика, и стыдно становится за свое благополучие.
— Да, — тихо говорит Маргрете, — нам ли жаловаться, когда кругом такая беда, такая нищета!
— А главное — надо работать. Остальное приложится.
— Только поешь сначала. Мне посчастливилось достать кусочек почти свежей конины.
— Спасибо, дорогая. Лучше попозже. Лев Толстой говорил, что писать надо на пустой желудок. Иначе плохо думается.
— Типичное рассуждение заевшегося человека! Граф — что с него взять? — не на шутку рассердилась Маргрете.
Нексе сидит за своим рабочим столом, пишет. Что-то исправляет, зачеркивает, снова пишет. Прочитывает страницу, шевеля губами, в сердцах комкает лист и бросает в переполненную корзину для бумаг. Снова пишет. И видения, теснящиеся в его мозгу и становящиеся образами на бумаге, зримо возникают перед нами…
Вот мечется по улицам Копенгагена маленькая женщина, похожая на девочку-подростка, с нежным, тающим лицом. Ну конечно, это Дитте — дитя человеческое. Она разыскивает своего пропавшего возлюбленного Георга. Метет снег, ветер закручивает подол вокруг худеньких ног, но ее подгоняют отчаяние и надежда. Надо обойти все трактиры и погребки, где он бывал и куда могли его затащить. И обежать всех приятелей! Как товарищей по работе, так и тех жалких забулдыг, с которыми он водил компанию, когда ему случалось загулять. Со слезами пробирается она по длинным коридорам разных трущоб, стучится во все двери, и жалобно звучит вопрос: «Простите, вы не видели Георга?» — «Нет, девочка», — слышится в ответ. Но вот на улице, в портовом квартале, где кабачки и веселые дома, открылось окошко, оттуда выглянула женщина в пестром капоре,
Скрипнула дверь, прогнав видения. Нексе с раздражением обернулся. Входит Маргрете с подносом, на котором бутылка пива и три бутерброда.
— О Господи! — с досадой говорит Нексе. — Неужели нельзя не мешать? Я же просил…
— Милый, ты знаешь, который час?
— Н-нет…
— Без четверти двенадцать. Нельзя же ужинать на другой день.
— Неужели так поздно? О, быстротекущее!.. Ладно, поставь тут.
— Как идет работа? — спрашивает Маргрете.
— Как паралитик за молоком. Огромное рвение и никакой скорости.
— Ты наговариваешь на себя.
— Что за болезнь такая — писание? — Шутливый тон не скрывает искреннего огорчения. — Все, что я делаю, не то, в лучшем случае — рядом. Я, как слепой плотник, который бьет по доске, по пальцам, только не по шляпке гвоздя. Какая пропасть между замыслом и тем, что получается на бумаге. Это настоящая мука, клянусь тебе! — Но тут самолюбие берет верх. — Одно утешительно, что у других обстоит не лучше.
— У тебя все получится, — уверенно говорит Маргрете. — Как и всегда получалось.
— Ты думаешь? — спрашивает он с надеждой. — Должно, обязано получиться. Наш дом, каша для детей, тухлая конина для нас — все в этих жалких листках.
— Там и еще кое-что, Мартин. Твое бессмертие.
— Ого!.. Ну, так высоко я не заношусь. Но ты молодец, старушка! — смеется Нексе. — Здорово умеешь меня завести. А теперь — ступай.
И она уходит, покорно, бесшумно, и прикрывает за собой дверь.
Он опять склоняется над столом, даже не притронувшись к ужину.
…Тот же кабинет. Утро. На столе нетронутый ужин. Небритый, усталый, с красными глазами, Нексе сидит над рукописью. Едва ли он сознает, какой сейчас час, даже какой сейчас день. Ведь у Дитте, его Дитте, несчастье: у нее отбирают швейную машинку, которую она почти выкупила. Он видит страдание огромных глаз на худеньком лице. Ласковый приемыш Петер утешает свою мамочку:
— Когда ты опять возьмешь машинку, мы будем ее караулить. Я все время буду стоять у двери, а если придут, скажу, что никого нет дома.
И Дитте улыбается сквозь слезы своему мальчугану…
Конечно, Нексе не замечает, как возле стола появляются Олуф и Инге. Мать послала их посмотреть, что делает отец: спит или бодрствует, но они не вытерпели у дверей и ворвались в кабинет. Олуф трется о локоть отца, тот безотчетно кладет ему руку на голову.
— Петер? — вздрогнув, произносит Нексе. — Как ты сюда попал?
— Какой Петер? — обиделся Олуф. — Я — Олуф.
— Олуф… — Нексе все еще во власти своих грез.
— А я Инге!.. — кричит девочка.
— Что такое?..
— Мы твои дети, папа, — укоризненно говорит Инге.
— Знаешь, чего я сегодня видел? — лепечет Олуф. — Божью коровку!
— Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба! — поет Инге.
Нексе приходит в себя, но не испытывает раскаяния.
— Грета! — кричит он раздраженно. — Забери своих детей!
Входит Маргрете. Несколько обиженно говорит: