Мартин Иден
Шрифт:
— Ладно, ладно, сестричка! — добродушно ответил он. — Не пропадут мои денежки! Жаль, что ты так занята, а то я бы тебя поцеловал.
Ему хотелось приласкать сестру, добрую женщину, которая, он знал, по-своему любила его. Но с годами она изменилась, стала как-то не похожа на себя, очевидно, думал он, из-за тяжелой работы, кучи детей и постоянных придирок мужа. У него вдруг, по какой-то странной ассоциации, мелькнула мысль, что с годами Гертруда пропиталась запахом всего, что ее окружает: гнилых овощей, соды для стирки и грязных денег, которые она считает за прилавком.
— Иди-ка лучше завтракать, — грубовато сказала она, хотя ее обрадовали слова брата. Из всех
Мартин обнял ее за массивную талию и поцеловал в мокрые, пахнувшие паром губы. Глаза ее наполнились слезами, не столько от обуревавших ее чувств, сколько от слабости из-за постоянной непосильной работы. Она тотчас же оттолкнула его от себя, но он успел заметить ее влажные глаза.
— Завтрак в духовке, — поспешно сказала она. — Джим тоже, наверное, встал. Мне пришлось подняться пораньше, чтобы выстирать белье. Ну, а теперь проваливай, да смотри, уходи поскорее из дому. Сегодня будет нелегко: ведь Том-то ушел, и некому, кроме Бернарда, разъезжать с фургоном.
Мартин отправился на кухню. У него было тяжело на душе. Он не мог забыть красное лицо сестры и весь ее неряшливый вид. Да, она любила бы его, если бы у нее нашлось на это время, решил он. Но она работала до полного изнеможения. Какая скотина этот Бернард Хиггинботам, что так загоняет ее! Впрочем, Мартин невольно признался себе, что в поцелуе сестры не было ничего прекрасного. Правда, это был не обычный поцелуй. Уже много лет, как она целовала его лишь тогда, когда он отправлялся в плавание или возвращался домой. Сегодняшний ее поцелуй отдавал мылом, а губы у нее были уже дряблые, она и дотронулась лишь до него губами, не так, как обычно при поцелуе. Это был поцелуй усталой женщины, успевшей от утомления забыть, как целуются. Он вспомнил ее девушкой, до свадьбы: тогда она, проработав целый день в прачечной, готова была танцевать всю ночь напролет и прямо с вечеринки опять отправляться на работу. Потом он вспомнил Рут и подумал, что и губы у нее должны быть такими же свежими и нежными, как она сама. Поцелуй ее, наверное, похож на ее рукопожатие или на ее взгляд — такой же искренний и решительный. Мысленно он даже осмеливался представить себе прикосновение ее губ — и так ярко было это представление, что у него закружилась голова. Ему показалось, что он куда-то несется в облаке благоухающих розовых лепестков.
В кухне он нашел Джима, второго жильца. Тот сидел и меланхолично ел овсянку, взгляд его был какой-то отсутствующий, полный тоски. Джим служил подмастерьем у водопроводчика. Слабохарактерный, он был склонен к порочности. Вдобавок он еще отличался умственной отсталостью. Все эти свойства отнюдь не способствовали его успеху в борьбе за существование.
— Отчего вы не едите? — спросил он, увидев, что Мартин уныло ковыряет ложкой остывшую, плохо проваренную кашу. — Напились вчера, что ли?
Мартин отрицательно покачал головой. Его угнетала полнейшая убогость окружающей обстановки. Рут Морз казалась еще дальше от него, чем раньше.
— А я напился, — продолжал Джим, горделиво ухмыляясь. — Так назюзюкался, что больше некуда. А она — просто прелесть была… Билли привел меня домой.
Мартин кивнул головой, показывая, что слушает его. У него от природы была привычка всегда внимательно прислушиваться к собеседнику. Затем он налил себе чашку тепловатого кофе.
— Пойдем сегодня поплясать в клуб «Лотоса»? — спросил Джим. — Там пиво будет, а если придет эта компания из Темескаля, то уж без драки не обойдется. Мне-то наплевать! Я все равно поведу туда свою девчонку. Черт, ну и вкус у меня во рту!
Он скорчил гримасу и попробовал запить скверный вкус глотком кофе.
— Джулию знаете?
Мартин покачал головой.
— Она-то и есть моя девчонка, — объяснил Джим. — Персик налитой — вот она что. Я бы познакомил вас с ней, да ведь вы, небось, отобьете. Не понимаю, что это девчонки находят в вас — честное слово, не знаю, — но прямо тошно глядеть, как из-за вас они все бросают своих кавалеров.
— Ну, уж у вас-то я никого не отбивал, — ответил Мартин.
Из его ответа видно было, что разговор этот ничуть его не интересует. Просто надо было о чем-то говорить за завтраком.
— Нет, отбили, — с горячностью возразил тот. — А Мэгги забыли?
— Да ведь между нами ничего не было. Я и танцевал-то с ней только на одном вечере.
— Ну да, этим-то вы и завоевали ее, — воскликнул Джим. — Вы просто потанцевали с ней да поглядели на нее — и готово дело. Понятно, вы-то это сделали не намеренно, но моя песенка после этого уже была спета. И смотреть на меня больше не стала. Все про вас расспрашивала. Она бы сразу назначила вам свидание, если бы вы только захотели.
— Да я вовсе и не хотел этого.
— Все равно. Я так и остался ни при чем. — Джим почтительно поглядел на Мартина. — Как вы этого добиваетесь, Март?
— Да тем, что остаюсь равнодушным к ним, — последовал ответ.
— То есть притворяетесь, будто они вас вовсе не интересуют? — с любопытством спросил Джим.
Мартин задумался на секунду:
— Да, пожалуй, можно и так сказать, но у меня другое: мне они и вправду безразличны… или почти. Ну, а если вы сумеете притвориться, это, я думаю, подействует.
— Жаль, что вы вчера не были у Райли, — вдруг, без всякой связи с предыдущим разговором произнес Джим. — Многие там даже в перчатках для бокса были. Был один тип из Западного Окленда. Его Крысой зовут — скользкий, как угорь. Никто не мог победить его. Мы все жалели, что вас нет. Где вы пропадали?
— В Окленд ездил, — ответил Мартин.
— В театр?
Мартин отставил тарелку и встал.
— Придете сегодня на вечеринку? — крикнул ему Джим вслед.
— Не думаю, — отозвался он.
Он спустился и вышел на улицу, глубоко вдыхая воздух. В атмосфере сестриной квартиры он буквально задыхался, а болтовня подмастерья чуть не свела его с ума. Минутами он с трудом удерживался, чтобы не схватить Джима за голову и окунуть ее в миску с кашей. Чем больше болтал Джим, тем больше отдалялась от него Рут. Как ему надеяться подняться до нее, когда ему приходится жить с такими скотами? Его ужаснула трудность предстоящей ему задачи: он чувствовал, как его подавляет вся обстановка жизни — жизни рабочего класса, когда все и вся тянет его вниз, — и сестра, и ее семья, и дом, и подмастерье Джим, — все люди, которые его окружают. Все его существование вдруг показалось ему противным. До этого времени он принимал жизнь как она есть и считал, что она в общем недурна. Он задумывался над ней лишь под влиянием прочитанных книг, но ведь то были волшебные сказки, в которых описывался лучший, но не реальный мир. Теперь же он воочию увидел этот мир, узнал, что он существует, и центром его была женщина-цветок, по имени Рут. И потому ему отныне придется узнать горечь неудовлетворенного желания, томительную жажду, острую, как боль, и безнадежное отчаяние, еще более мучительное оттого, что оно порой сменялось надеждой.