Мартин-Плейс
Шрифт:
Ее голос вызывал у Дэнни зудящее чувство.
— Мне трудно изложить его в двух словах, — сказал он. — Я подожду, пока он освободится. Могу подождать и за дверью, если вам так будет удобнее.
Он выдержал ее взгляд, и она возмутилась:
— По-вашему, к мистеру Рокуэллу можно являться, когда вам заблагорассудится, и у него нет других дел, как только разговаривать с вами! — Она схватила телефонную трубку. Раза два дернула головой, а потом сказала с разочарованным высокомерием. — Можете войти.
Рокуэлл сидел за столом и при его появлении поднял голову. Голос его звучал ласково, в глазах
— Доброе утро, мистер О’Рурк. Вы ведь теперь дипломированный бухгалтер, и мне неловко называть вас просто «Дэнни». — И тоном не начальственным, а только покровительственным добавил: — Ну, о чем вы хотели со мной поговорить?
Во второй раз за время своей службы в «Национальном страховании» Дэнни сидел лицом к лицу с Рокуэллом. По ту сторону этого стола, позади этого инкрустированного чернильного прибора черного дерева — другой мир. Что ему известно об этом мире? Ведь он всегда был лишь миражем, лежащим где-то за горизонтами Токстет-роуд, фантазией, которая жила в его душе и умерла там. Но как облечь все это в логические фразы? И в смятенном сумраке своего сознания Дэнни искал главную нить того протеста, который нарастал в нем все эти годы. Гневные бури, запечатленные на бумаге и в мысленных интерлюдиях, теперь только рассыпались искрами, но отказывались вспыхнуть, и в растерянности он сумел найти всего один факт, относившийся к делу:
— Я пришел сказать вам, мистер Рокуэлл, что я ухожу.
Рокуэлл наклонился вперед и сцепил на столе руки.
— Да? Должен сознаться, что не ожидал этого. — Разные грани их разговора с О’Рурком во время расследования кражи хорошо запечатлелись в его памяти. Тогда он почувствовал в мальчике родственную душу и с тех пор продолжал через Льюкаса следить за ним. Он сказал: — Мне будет очень жаль, если вы уйдете. У вас здесь твердое положение и хорошие перспективы. Вероятно, я не ошибусь, если предположу, что вы, как вам кажется, нашли себе что-то получше?
— У меня нет перспектив найти другое место, мистер Рокуэлл. И никаких перспектив здесь.
Управляющий внутренне отшатнулся. Это был один из тех моментов, когда подсознательный ход его мыслей становился каким-то шестым чувством. Так бывало на заседаниях правления, когда он улавливал какой-нибудь нюанс, не благоприятствующий его намерениям, и тогда, как и теперь, он сразу же инстинктивно стремился положить этому конец.
— Да, в таком случае вам, разумеется, незачем оставаться здесь, — сказал он резко.
Эти слова загрохотали в ушах Дэнни, как захлопнутая перед ним дверь. Не входить! Предостережение эхом прокатилось по кабинету, Рокуэлл по ту сторону стола вырос, и лицо его стало крепостной стеной. Тишина источала угрозу, словно к горлу Дэнни украдкой тянулась рука, и вдруг он вскочил на ноги, рывком отодвинув стул. Ему показалось, что вся предательская сущность этого места, где он проработал пять лет, сосредоточилась в человеке напротив, что этот кабинет был комнатой ужасов, прочно связанной с крахом, постигшим его страну и его самого. Он задыхался от злобы. Он сказал:
— Да, мне незачем оставаться здесь. Я не хочу участвовать в здешнем лицемерии. Вам нужен новый девиз, мистер Рокуэлл, новые слова. Прежние утратили теперь всякий смысл. И я не верю, что они когда-нибудь его имели!
Рокуэллу понадобилась почти минута, чтобы переварить этот немыслимый выпад, и теперь его душили бешенство и смех. «Увидеть себя чужими глазами», — бился язвительный рефрен в глубине сознания. И, перекрывая его, бурлило: «Значит, мне уже приходится выслушивать оскорбления от младших служащих!» А из шурфа совести доносилось эхо, которое ему не удавалось заглушить: «Ведь то же самое я говорил тогда Берни Риверсу!» В конце концов верх взяло оскорбленное самолюбие.
— Если вы явились сюда, чтобы дать выход добродетельному негодованию, то запомните: оно меня не интересует. Извольте объясняться с мистером Россом.
Дэнни обдумывал эти слова, а внутри него все ликовало: он больше не обязан выполнять распоряжения Рокуэлла. Он сунул руку в карман пиджака.
— Я не собираюсь объясняться с мистером Россом. Ну, а у моего добродетельного негодования есть и такая причина, — он положил на стол письмо. — Побочная продукция, но тут все изложено черным по белому, так что этому никакими сладкими речами придать благообразия не удастся.
Письмо как-то оправдывало О’Рурка, и Рокуэлл про себя вздохнул.
— Садитесь, Дэнни, — он бросил письмо на стол. — Мне никогда даже в голову не приходило, что я могу стать на сторону служащего против «Национального страхования» — и служащего и кого угодно другого. Вашего отца уволили?
— Да.
— Но ведь ваш уход только ухудшит положение, не так ли?
— Экономически — вполне возможно, — Дэнни пожал плечами. Он никогда не рассматривал свою жизнь с точки зрения экономических категорий. — Какой-нибудь заработок я найду.
Заработок, думал Рокуэлл. Необходимость существовать.
— Да, конечно, — угрюмо сказал управляющий. — Но зачем искать его вне «Национального страхования»? Какая разница?
Вот он — вопрос, который он задавал себе сотни раз. И ответ был порожден всей силой его отчуждения:
— Только та, мистер Рокуэлл, что теперь я сумею отстраниться от своей следующей работы. Я буду отдавать не себя, а только свой труд. А здесь мне будет казаться, что меня затягивает, как затянуло мистера Риджби, — все глубже и глубже. Так что под конец я уже не буду знать, кто я такой и что я такое.
Управляющий встал. Он взглянул на письмо у себя на столе, а потом отошел к окну и стал смотреть вниз. С тех пор как Льюкаса назначили заместителем управляющего, он сам погрузился в трясину инертности, и одиночество его было страшнее одиночества этого юного идеалиста. У старости нет будущего, и, когда у нее отнимают прошлое, ей не остается ничего. Утрата единства со своим временем — одна из величайших трагедий жизни. Вот Льюкас сейчас не испытывает никакой трагедии.
В душе Рокуэлла поднялась волна горечи, принося с собой желание действовать. Настанут же другие времена, к которым Льюкасу будет не так просто приспособиться. А сэр Бенедикт будет уже в могиле! Ну, а он сам? Может быть, у него еще есть впереди немало лет. А у О’Рурка — целая жизнь… Эта мысль завладела его сознанием, пустила в нем прочные корни. И если он останется здесь, чтобы распахнуть дверь перед грядущей эпохой, почему бы ему не распахнуть эту дверь перед О’Рурком?