Мартин-Плейс
Шрифт:
— Но этот молодчик устроил себе неплохое дельце, притворившись не тем, чем он является!
Рокуэлл почувствовал сильное желание защитить Риджби. Если он стыдился своего положения, естественно, он постарался скрыть его от женщины, на которую хотел произвести наилучшее впечатление. И он сказал резко:
— Я не опекун миссис Саймонсен, Ральф. Но что бы ни говорил ей Риджби, я не сомневаюсь, что он искренне ее любит и намерения у него самые честные.
— Но он же аферист, самозванец! — взорвался Морган.
— И кроме того, — добавил Рокуэлл со зловещей невозмутимостью, — он, возможно, еще и вор. Хотя я этого не думаю. Я считаю, что он никак не может быть вором, — если вы пришли сюда с целью натолкнуть меня на подобный вывод. Вероятно, вы намерены ознакомить с вашими открытиями миссис Саймонсен?
Морган ответил зло:
— А у меня есть выбор?
— Вы могли бы просто забыть.
— Вот уж этого я ни в коем случае не сделаю.
Трагическая сложность положения, в котором очутился Риджби, вызвала у Рокуэлла жалость — он был бы рад хоть отчасти оградить старика от унижения, уготованного ему Морганом.
— Прежде чем что-нибудь рассказывать миссис Саймонсен, вам все же лучше подождать конца следствия, — заметил он. — Риджби, несомненно, будут допрашивать, и она может броситься к нему в самую неподходящую минуту. К чему напрасно ее расстраивать?
— Ммм… в этом есть смысл, — с неохотой согласился Морган. — Я вовсе не хочу впутывать Эдит в уголовное следствие. Ей и так предстоит тяжелый удар. Ну ладно, Арнольд, — заключил он. — Я подожду пару дней. Будем надеяться, что полиция быстро распутает это дело. Чертовски неудобно для вас, мягко выражаясь.
— Безусловно, Ральф. Но как бы то ни было, через несколько дней вы сможете сообщить миссис Саймонсен, что человек, за которого она выходит замуж, не носит по будням парадный костюм.
Морган ощерился.
— И что он носит дешевую маску специально для нее!
Он встал, и Рокуэлл проводил его до дверей.
— У большинства из нас есть свои маски, Ральф, — сказал он примирительно, — скрывающие какое-нибудь тайное убеждение или желание. И беда приходит, только когда мы решаем действовать ради них.
— Ну, для него-то она уже пришла. В отместку за все.
— Что в отместку, я согласен, — сказал Рокуэлл и закрыл дверь.
Морган, весь красный, сердито шел к выходу. Арнольд мог бы этого и не говорить! В отместку — ну нет! Он оберегает вполне достойную привязанность, черт побери! И когда все это кончится, он сделает Эдит вполне достойное предложение. Да на его месте любой нормальный здоровый мужчина спятил бы, а он все-таки продолжал оставаться с Моникой. Если бы Арнольд правильно судил о вещах, он понял бы все именно так!
Вернувшись к своему столу, Рокуэлл начал перебирать лежавшие перед ним письма, но его мысли кружили, как чайки над морем. Закурив новую сигарету, он откинулся на спинку кресла.
Где собирался жить Риджби после свадьбы? В «Маноа»? А если он не собирался воспользоваться средствами жены, сколько денег могло ему понадобиться, чтобы скрыть от нее правду? Неужели?.. Сомнение перешло в тревогу, и он подумал: «Способен ли человек взять, как принадлежащее ему по праву, то, что он затруднился принять как благодеяние?» Жизненный опыт ответил ему, что человек предпочтет именно это. Потому что так проявляется истинная независимость. А разве Риджби не отказался от прибавки к пенсии? Но несомненно, он скорее примирился бы с реальным положением вещей, чем решился на подобный шаг. Если только, как выразился Льюкас, у него нет какой-нибудь мании. Мания? Нет, этот брак не мания, а что-то гораздо большее. Для Джозефа Риджби он означал полную переоценку всех ценностей. Да, это так. И никому не известно, куда это может привести.
35
Риджби работал с нервной энергией, которую порождали отчаянные старания казаться равнодушным. Ладони были холодными и влажными, а в голове стучали и лязгали непонятные машины.
В субботу он ушел домой не один, и дома его допросили. Два человека, специально обученные подозревать, задавали ему все новые и новые вопросы среди такой привычной, знакомой обстановки.
Входя в квартиру, Риджби спросил себя: с какой стати он должен бояться? Ведь составляя свои планы, он учитывал и эту возможность, не раз переживал ее в своем воображении как часть того, что могло произойти, и был готов к ней. Эти люди представляли закон и порядок, которых он не признавал, правосудие, к которому его совесть была глуха, и их грубое вторжение могло его только возмутить — и возмутило.
— У вас очень приятная квартира, мистер Риджби.
Тон притворного интереса, шляпа, сдвинутая на затылок, проницательные, беспощадные глаза.
Он сидел напротив них, ненавидел их, отвечал коротко и сухо.
— Да, я нахожу ее удобной.
А сколько он за нее платит? А какое жалованье он получает? А не трудно ли ему сводить концы с концам ми при такой плате за квартиру?
— Тем не менее я их свожу.
— А после того, как вы уйдете со службы?
— У меня будет пенсия и мои сбережения. Хотя позже мне, возможно, и придется переехать. Видите ли, старость лишает человека многих преимуществ.
— А вам никогда не казалось, что «Национальное страхование» обязано было бы обеспечить вам возможность и дальше жить здесь?
Тонкий ход — неожиданный, рождающий страх.
— «Национальное страхование» ничего не обязано мне обеспечивать, кроме пенсии.
— И квиты? Ну, а как насчет Джаджа — вам не известно, что он думает о своей работе?
— Что он о ней думает, меня совершенно не касается.
— А ваша работа вам по-прежнему нравится?
— Нравится мне дышать есть, спать?
— Вы старейший и доверенный служащий компании, мистер Риджби. Не припомните ли вы какое-нибудь незначительное происшествие, какие-нибудь слова ваших сослуживцев, которые могли бы помочь расследованию этой кражи?
— К сожалению, нет. Она представляется мне полнейшей загадкой.
Они ушли, но в воздухе осталась какая-то гнетущая тяжесть, словно запах эфира после посещения врача. И весь вечер это ощущение не оставляло его — и в театре и в кафе: всепроникающее ощущение опасности.
Эдит заметила это. Она заботливо посмотрела на него через столик.