Мартовские дни
Шрифт:
— Я, понимаешь, отправляюсь навстречу неведомым опасностям, — возмутился Пересвет, — и все, что ты можешь мне сказать, это короткое «до свидания»?
— Сказанного более чем достаточно, — утомленно отмахнулся Кириамэ. — Тебя ждет занимательная поездка, а мне предстоит изощренно лгать твоим родителям. Ах да, еще заботиться о твоем… нашем душевно неуравновешенном госте. Сгинь с глаз моих. Не дай встречным чудовищам убить себя… и не потеряй коня, не то по возвращении тебя прикончит Джанко, — он самым нахальным образом повернулся к царевичу черноволосым затылком.
— Чтоб тебе любимая тещинька пригрезилась, —
Поди угадай, что творится на уме у нихонской тайны со змеиной улыбочкой.
Отъехав на пару лучных перестрелов от городских стен, царевич придержал мелко рысившего Буркея. Свернул на первую попавшуюся тропку, спрыгнул из седла и полез в подсумки. Рассудив, что показывать на глазах у конюхов и прислуги коню позаимствованный в библиотеке чертеж земель Тридевятого царства — как-то малость чересчур.
— Смотри, нам надо добраться сюда, — Пересвет повел пальцем вдоль нарисованных синих жилок Молочной и Порубежной рек, миновав Уссольский волок. Чувствовал себя царевич при этом превесьма неловко и неуклюже, как если б левой рукой скреб за правым ухом. Что, если Джанко по извечной традиции ромалы жестоко подшутил над доверчивым и глуповатым царским сынком? Однако Буркей не порывался сжевать карту, а, навострив уши чуткими топориками, внимал. — Вот Плещеево озеро, вот река Березина, вот Синь-озеро. На Синь-озере вроде как стоит Буян-остров, хотя на чертеже он не отмечен. Понимаешь ли меня, клыкастый?
Жеребец захлестал себя хвостом по бокам, вроде как раннего слепня отгоняя.
— А, выбора-то все едино нет, — Пересвет взгромоздился обратно в седло, разобрал поводья. — Эх, дитя Арыси, что ж за масть-то у тебя такая пестрядная, не как у приличных коней? Не то сивый, не то бурый, не то вообще рыжий…
«Провели тебя, как последнего дурачка на ярмарке. Хоть Буркей и впрямь добрый конь, но в три дня нипочем в такую даль не домчится. Ну и ладно. Коли к вечеру пойму, что ничего толком не выходит, развернусь обратно».
Выбравшись на пустынную дорогу в рытвинах, колдобинах и поблескивающих голубизной неба осколках луж, Буркей гулко фыркнул и пошел, разгоняясь и не нуждаясь в понукании — сперва частой рысью, потом тяжким намётом. Пересвет, как оно и полагалось, склонился вперед, к конской шее. Жесткая грива с двух сторон хлестнула его по лицу. Копыта с хлюпаньем выбивали из мокрой земли четкий ритм, и в такт ему царевич привставал на стременах или опускался в седло. Бурый жеребец с соломенной гривой ничуть не уступал в резвости лучшим коням царских конюшен… и все ж никакому скакуну не под силу одолеть столько вёрст единым махом.
Но покамест конь привольно несся вперед, а Пересвет наслаждался бешеной скачкой. Влажным ветром, бьющим в лицо. Черными полями в белых пятнах тающего снега, сливающимися в единую грязно-серую ленту. Краем глаза царевич уловил ослепительно-золотой проблеск солнца на колокольном кресте — где-то за черноствольной рощицей по левую руку от дороги…
Солнечная искра высверкнула, дробясь в слезящихся от ветра глазах, пахнуло снежным холодом, и колокольня оказалась совсем не там, где стояла миг назад, но значительно дальше. Как будто отпрыгнула на добрый десяток верст и сгинула, блеснув на прощание. Да и медленно выкатывающееся на небосвод солнечное колесо рывком взмыло над ломаной линией горизонта.
Пересвет разинул рот — и тут же заплевался, закашлялся, избавляясь от липкой паутины конских волос. Буркей с дробным топотом пронесся по широкому мосту через Молочную, разминулся с двумя крестьянскими телегами. В лицо царевичу опять ударило стылым морозцем, а тракт обступили невесть откуда взявшиеся сосны.
— Тпррру! — Пересвет столь резко натянул поводья, что у недовольно взвизгнувшего жеребца аж голова назад запрокинулась. Четыре копыта прочертили в грязи длинные глубокие полосы. — А ну, стой!
Лихая скачка прервалась. Буркей тяжело дышал, поводя вспотевшими боками, злобно косился назад, на ошеломленного всадника, скалил зубы. Пересвет недоуменно оглядывался, пытаясь понять, как так вышло — вилась себе дорога посередь заснеженных лугов, и вот уже вокруг каменистые осыпи старых холмов, поросших густым сосняком?
— Как ты это делаешь? — потрясенно спросил Пересвет. — Вернее, что ты делаешь? Ты ведь скачешь не как обычная лошадь, топ да топ по прямой? Навроде иглы с ниткой — р-раз, и проткнул полотно насквозь, выткал стежок, и снова, и снова… Так?
Конь громко всхрапнул. Храп удивительно смахивал на пакостный человечий смешок.
— А ты точно не говорящий? — подозрительно вопросил царевич. — Смотри, вкруг ни единой живой души. Коли умеешь говорить, самое время признаться.
Теперь визгливое ржание Буркея звучало одновременно презрительно и издевательски.
— Стало быть, не умеешь, — огорчился Пересвет. — Ну и ладно. Нельзя же получить все и сразу. Ты и без человечьего языка доподлинный чудо-конь. Единственный на свете. Не серчай, что остановил. Просто изумился очень. Больше не помешаю. Давай, лети.
Наученный горьким опытом, царевич старался не глазеть зазря по сторонам, уставившись промеж заложенных кзади лошадиных ушей. Работал поводом, помогая конскому скоку. Идущей на нерест рыбой-лососем в бурной реке Буркей нырял в оглушающую ледяную тишину и спустя десяток оставшихся позади вёрст выскальзывал наружу, к мокрому ветру и летящим из-под копыт брызгам грязи. Да уж, недаром ромалы так прятали свое сокровище. Сколько злата-серебра можно вытребовать за такого неутомимого и неудержимого скакуна? Вот только сперва придется щедро окропить землю кровью его защитников и хранителей, ибо ромалы нипочем не отдадут и не продадут доверившееся им дитя Арысь-поле…