Мартовские дни
Шрифт:
— Как иноземцам клятым, так дверь нараспашку! А слугу Господня, несущего к царскому порогу слово мудрое да разумное, взашей гоните! Только гляньте, кого царев отпрыск привечает, к себе приближая! Язычника да распутника, пустословца уличного да пригулка, из дому с позором выгнанного, царскую дочку со света сжившего!
— Ты кто, распутник или язычник? — желчно осведомился Гай. — И, раз я законный сын своих родителей, то пригулок — камень прямиком в сад вашей нихонской милости. Обожди малость, сейчас я скажу ему в обратку пару ласковых, — ромей задергал поводья, разворачивая коня головой к черному возку.
— Гардиано, нет, —
При виде близящегося всадника преподобный шустрой крысой юркнул внутрь, захлопнув дверцу и прищемив свой долгий подол. Брошенный чьей-то меткой рукой камень смачно брякнулся о стенку возка.
— Кыш, ворон черный! — выкрикнули из толпы.
— На царевича удумал грязью плескать!
— Пшёл отсюдова! — с десяток камней и комков слежавшегося снега грянулись в задник поспешно удалявшейся прочь от высоких краснокаменных стен Крома повозки. Толпа заволновалась, разрастаясь и закручиваясь подобно водовороту. Обретая внутри себя малое и причудливое подобие сознания, что управляет людским скоплением, спорым на неправый суд, гнев и расправу.
— Успокойтесь, — повысил голос Кириамэ, привставая в стременах. — Святой брат не имел намерения никого оскорбить. Просто его стремление нести справедливость слишком часто выходит ему боком. Уймитесь, добрые люди, возвращайтесь к делам и не преследуйте его…
— Потому как битьем дурака не исправишь, — звонко и насмешливо выкрикнул Гардиано. Горожане отозвались хохотом, упруго перескакивающим от одного человека к другому. Плотный людской круг разомкнулся, пропуская всадников в крепость.
— Обошлось, — с явным облегчением выдохнул старший над караулом, следя, как подчиненные с кряхтением вдвигают обратно в скобы широкий, окованный железом засов. — Ловко вы их убедили, ваша милость.
— Почему заперли ворота? — за годы жизни в Столь-граде Ёширо привык, что Красные врата всякий день стоят нараспашку, дабы желающие могли беспрепятственно являться к царскому терему с челобитной или просьбицей.
— Добрыня Медведкович велел, — отозвался дружинник. — Сказал, мол, чует неспокойствие. На сегодня приказано без особого распоряжения никого из городского люда в крепость не пущать. Завтра поглядим, как дело обернется. Не знаете, ваш-милость, что там стряслось? Баяли, боярина Осмомысла из сыскных прикончили. Врут, поди? Рази ж такое возможно?
— Это правда, — коротко уронил Кириамэ, оставив приунывшего дружинного скрести в затылке.
— Я смотрю, ты по душе простому люду, — заметил ромей, когда они остановили коней у высокого, крытого двускатной крышей крыльца царского терема.
— Не я, царевич. Горожане уважают и любят своего правителя и его сына, оттого согласны терпеть довесок в моем лице, — сухо разъяснил Ёширо. — Иначе еще неизвестно, в кого бы полетели камни, в бонзу или в меня. Кстати, о правителях. Я должен повидать государя. Будет лучше, если ты отправишься к себе.
Гардиано азартно вскинулся возражать, но, малость поразмыслив, сник и уступил чужой правоте. Несколько ударов сердца Кириамэ промешкал на ступеньках, следя, как ромей неспешно пересекает двор, ведя коня в поводу и направляясь под мелкой сыпью дождя к западному крылу большой, запутанной хоромины. Не требовалось быть провидцем и прозорливцем, чтобы догадаться — на встрече с царем Берендеем нихонского принца не ждет ничего хорошего. Конечно, Берендей-сан премного умудрен долгими летами правления. Напрямую винить царевича и его окружение он не станет… но разумный поймет и не высказанное вслух.
Все вышло еще хуже, чем представлял Кириамэ, стоя под дверями царской палаты. Государь не разгневался. Нет, дурные новости тяжким грузом пали на стареющего царя, ввергнув его в мрачную, сосредоточенную угрюмость. Начав выспрашивать подробности о кончине карпашского княжича, Берендей тут же перебивал, вспоминая, как боярский сын Осмомысл впервые появился на царском подворье, ведя дознание по делу о похищенных реликвиях. Рассказывал, как Осмомысл потом учинял хитроумные испытания для желающих поступить в сыскной приказ, избирая достойных — и сбивался, с горечью размышляя вслух: как поведать Владу Карпашскому о том, что тот лишился сына. Князь на расправу скор, даром что союзную грамоту подписывал. Что ему писаная грамота, когда родная кровь пролилась? Войной на Тридевятое царство не попрет, конечно, куда малому княжеству против могучего соседа задираться. Это как шавка с-под забора учнет на быка лаяться. Но чрез Карпашские горы пролегает немало торговых путей, и вот их-то рассерженный князь вполне способен преградить. Немалой ценой откупаться придется. Может, уступать князюшке право на сбор каких-нито податей и даней с мимоезжих купцов. А самим-то жить на что?
Ёширо являл лицом понимающее сочувствие и вежливо поддакивал. Как назло, посередь государевых сетований пестрой утицей вплыла в горницу царица-матушка. Обеспокоенная тем, что давненько не видывала ненаглядного сыночка. Ёжик, отвечай, куда этот негодник задевался?
— Уехал, — коротко ответствовал нихонский принц, не испытывая желания сплетать долгую и вычурную ложь.
— Как — уехал? Куда уехал? — встревоженно заохала Василиса Никитишна. — Почему мне не сказался? Ёжик, как же так вышло — ты здесь, а Пересветушка околачивается невесть где? Неужто повздорили? Отец, куда смотришь, отчего дружину в поход не поднимаешь? Родное дитятко сгинуло, а он в ус не дует, беседы разговаривает!
— Мать, поди к себе в светлицу, займись чем душеполезным, — в раздражении огрызнулся на супругу царь-батюшка. — Не до тебя нынче. Раз уехал Пересвет — значит, для неотложной надобности. Царскому наследнику нет нужды на всякий свой чих у матушки разрешения выспрашивать. Чай, давно не младенец в люльке, а взрослый парень.
— А… — растерялась царица. Перевела вопрошающий взгляд туда-обратно, с мужа на вроде бы зятя. Более вопросов задавать не стала, кротко склонила голову да удалилась тихонько.
Ох уж эти женщины, в особенности любящие матери, вздохнул Кириамэ. Нет от них никакого спасения. Никак им не смириться с тем, что дети вырастают из пеленок и уходят собственной дорогой. Вот мудрая Яга-сан это понимает, а госпожа царица — нет. Что там с Пересветом, донес ли резвый, но полоумный конь его до Буяна-острова, сыскал ли царевич чародейку-лягушку?
Укрывшись после тягостного разговора за спасительными дверями личных покоев, Ёширо исполнил положенный ритуал успокоения. Вернул клинки на положенное место, переоблачился в домашний наряд, повелел сторонним мыслям удалиться прочь и потянулся за кистью. Тревожные мысли уходить не желали. Вместо иероглифа «небесное спокойствие» тонкая кисть упрямо выводила кружки, соединенные стрелками, воплощая тщетные старания принца сложить причудливые куски головоломки и уразуметь, кто повинен в смерти ёрики Осмомысла.