Мартовские дни
Шрифт:
В сокровищнице Ёширо Кириамэ хранилась такая тайна.
— Я умер, — просто сказал нихонский принц. — Почти четыре года тому, в Кадае. Меня убили, так уж вышло. Тело сожгли на костре. С барабанным боем, выстроенными войсками под развевающимися знаменами, и скорбящей толпой, потому как я все-таки один из многочисленных внуков правителя Кадая. Говорят, внушительная была церемония. Жаль, по понятными причинам я ее не видел.
Он заметил, каким настороженно-недоверчивым и вместе с тем потрясенным огнем вспыхнули темные глаза ромея. Как он подался вперед, в точности гончий пес на теплом следе добычи. Лихорадочно пытаясь увязать одно с другим, видимое с услышанным, торопливо строя и отвергая предположения.
— Пересвет твердо вознамерился умереть вместе со мной, но Ками-сама Кадая — боги-хранители по-вашему — рассудили иначе. Царевич мог дожить до глубокой старости,
— Из-за его богатства, — малость растерянно, словно услышав себя со стороны, промолвил Гардиано. — После внезапной кончины право распоряжаться имуществом покойного перешло бы в руки вдовы, то есть Ченчи. Если б не гонор и самоуверенность Борха, все бы удалось. Я говорил им. Предупреждал, но они ничего не желали слушать. Борха заблуждались, полагая, что уже правят Ромусом. Они доверились не тем людям, и замыслы пошли прахом, — он судорожно втянул воздух сквозь зубы. Какая-то часть рассудка требовала заткнуться и немедля бежать прочь, но Гай слишком долго молчал и убегал. — Раз ты слышал мою историю, то понимаешь про Сесарио, Ченчи и меня? Мы трое сплелись в тот еще ядовитый клубок. Но какие бы грязные слухи о нас не ходили, какую бы нежность не испытывала Лючиана к старшему брату, в их отношениях она провела четкую и недвусмысленную границу. За которую не дозволялось ступать ему, но порой разрешалось — мне. Сесарио это сводило с ума и доводило до исступления. Он обожал сестру и желал ее, как мужчина может желать прекрасную женщину, но мог заполучить только меня. Слабое утешение, — Гай вымученно улыбнулся. Кривой, дергающейся улыбкой, больше похожей на оскал. — О чем бишь я?.. Ах да, никудышные союзники. Маркиос, соучастник наших темных делишек и давний воздыхатель Ченчи Борха, решивший, что настал его звездный час. Взвесивший все и склонившийся к мысли, что предательство будет выгоднее. Он затеял этот дурацкий суд с единственной целью — оклеветать Ченчи, лишить брата и сестру Борха возможности запустить руки в сокровищницу Скорцени.
— Семейство Борха настолько погрязло в долгах — или имелась другая причина тому, что им так настоятельно требовалось золото?
— А? — ошарашенно переспросил Гардиано. — Нет. Долги тут не при чем, хотя Борха и впрямь были на грани разорения. Армия. Несколько тысяч золотых монет, отделяющих Сесарио Борха от возможности подкупить нужных людей, положить конец давним раздорам и стать единовластным правителем Италики. Нужно было действовать быстрее и настойчивее. Но Сесарио никак не мог всерьез уверовать в том, что суд осмелится ущемить в правах его сестру. Лючиану приговорили к изгнанию и лишению имущества, не признав законной наследницей покойного супруга.
— Ключи от кладовых стали для вас недосягаемы, — без труда догадался Ёширо.
— Если бы…
— Но вы отказались от своих замыслов?
— Тайна, — надтреснутым, каркающим голосом потребовал Гай. — Говори тайну.
Я на верном пути, подбодрил себя Кириамэ. Абы какой секрет не подойдет. Эта тайна должна быть особенной. Сокровенной и заповедной. Касающейся только меня и Гая Гардиано, а более никого в целом свете.
— Ты мне не нравишься, — невозмутимо заявил нихонский принц. Отчасти это было правдой — за столько лет он не привык к лицам русичей. Слишком водянистые, блекло-светлые глаза. Слишком большие, жабьи рты и слишком обильно растущие на лицах волосы, делающие людей отвратительно неразличимыми. У Гардиано хотя бы глаза обычного, человеческого цвета. Зато нос у ромея ничуть не уступает висящему носищу каппы, волосы что овечья шерсть, и привычка вечно скалиться наподобие готовой вцепиться в ногу злой собаки. — Ты вызываешь у меня чувство зависти и раздражения. Первое — потому что лучше владеешь словом. У тебя есть редкая способность ощущать чужой язык, как свой, а у меня — нет. Второе — ты завладел вниманием Пересвета. Он различает в тебе некий внутренний огонь, и он прав. Мне стоило бы любой ценой поскорее затушить это беспокойное пламя и плюнуть в тлеющие угли. Но меня занимает иное: обожгусь ли я, коснувшись твоего огня? Я перед выбором, и его необходимость беспокоит меня куда больше, чем шныряющий по городу убийца. Что случилось с деньгами Скорцени?
— Мы прикинулись побежденными. Ченчи со слугами спешно покинула город. Якобы удалившись в свое имение, а на самом деле — готовить убежище. Маркиос взломал замки на сокровищнице Скорцени и перевез золото в свой дом. Он рассчитывал превратить особняк в крепость, но не успел — к нему ворвались Сесарио и его приятели, — четко, словно свидетель перед судом, выговорил ромей. — Начался грабеж и разгром. Мы вынесли и погрузили на телеги все до последней монетки и прихватили все, до чего дотянулись. Надо было уносить ноги, но на Сесарио опять снизошло бешенство. Он выхватил меч и набросился на бедолагу Маркиоса. Поклялся, что никто из потомков ублюдка и предателя никогда не предъявит прав на законное имущество его сестры. Мы не сумели его оттащить. По правде, не очень-то и старались. У Сесарио Борхи слова не расходились с делом. Он охолостил глупца, думавшего, что можно предать Борха и остаться безнаказанным. Мы бросили его выть и рыдать в кровавой луже, и вырвались из Ромуса. С повозками, едва не ломавшимися под тяжестью сундуков. С погоней на хвосте. И… — Гардиано запнулся. — А потом… потом…
Он сделал над собой усилие, пытаясь продолжить рассказ, но ничего не вышло. Из напряженного горла рвались только скомканные обрывки слов и невнятное рычание. Ромей отчаянно мотнул головой и грузно навалился локтями на стол:
— Нет. Даже за все тайны мира. Не могу. Не надо. Нет во мне никакого огня, царевич ошибается. Нет никакого выбора. У нас тогда ничего не вышло, не выйдет и сейчас. Сесарио погиб.
— При каких обстоятельствах? — Ёширо был уверен, что наконец нашарил тропу в темноте недоказанного и того, о чем умалчивал Гардиано. Дело не в пропавшем золоте и не в неудавшейся попытке овладеть страной. Дело в обстоятельствах кончины Сесарио Борхи.
— Нет, — с отчаянием упрямства повторил Гай. — Нет. Пожалуйста, не спрашивай.
— То есть ты уклоняешься от ответа? — утончил нихонский принц. — И что по правилам твоей игры делает тот, кто отмалчивается? Пьет и нарывается на драку, как это постоянно делаешь ты?
— Я не…
— Гай, — пожалуй, впервые за недолгое время знакомства Кириамэ назвал ромея по имени. — Я встречал людей, подобных тебе. Как хорошая сталь, они гнутся, не ломаясь. Но есть одна извечная беда, мастера зовут ее усталостью металла. Клинок такой стали может отразить тысячу ударов других мечей и разлететься вдребезги на тысяча первом. Иногда приходит мгновение, когда нужно остановиться. Когда кто-то возьмет тебя за руку, снимет бремя с плеч и разрешит отдохнуть. Не беспокоиться ни о чем. Ни о прошлом, ни о будущем. Пройти сквозь тьму туда, где ее могущество больше не будет иметь над тобой власти.
— И что, ты согласишься стать для меня таким человеком? — недоверчиво прищурился Гардиано. — Эй, я ведь тебе даже не нравлюсь, забыл?
— Может, я еще привыкну, — Ёширо протянул руку, не коснувшись лица Гая, но лишь обозначив мимолетное касание кончиками пальцев к ободранной скуле. Ромей отшатнулся, ядовито вопросив:
— И что ты скажешь Пересвету, когда он вернется? Что, стоило ему ненадолго отлучиться, на тебя обрушились тяготы искушения и выбора?
— Ты заблуждаешься, полагая, что я выбираю между им и тобой, — сдержанно ответствовал нихонский принц. — Этот выбор совершен давным давно, раз и навсегда. В игру вопросов и ответов ты играл честно — до последнего вопроса. Достанет ли тебе смелости шагнуть дальше, доверившись мне? — и, поскольку Гардиано отмалчивался, Кириамэ со всей отпущенной ему искренностью добавил: — Обещаю не покидать тебя одного на темных тропах. Или ты так и хочешь остаться призраком, мучимым воспоминаниями?
Гай Гардиано кивнул так резко и сильно, что отчетливо хрустнул позвонок. Длинная челка упала ему на глаза и он отбросил ее раздраженным взмахом руки.
Даже под угрозой публичного побиения бамбуковой палкой по пяткам Ёширо Кириамэ не признался бы в удручающем обстоятельстве: он весьма смутно представлял, как именно сопроводить человека на темные и тайные тропы разума. Его скудные познания черпались из занимательного кадайского трактата (похищенного любознательным принцем из тайного раздела дворцовой библиотеки) и бдительной слежки за фрейлиной второго ранга из павильона Глициний, госпожой О-Тикусё, о которой среди придворных ходили разные загадочные слухи.
Кириамэ своими глазами убедился — достойная женщина весьма преуспела в своей изысканной науке. Она была требовательной и строгой наставницей. Ёширо ночами не спал, ломая голову над тем, как уговорить госпожу хотя бы на дозволение безмолвно присутствовать. Чем не шутит судьба, может, потом она бы согласилась на бОльшее — взять Ёширо в подмастерья? Принц был готов заплатить любую цену за возможность познать тайное искусство обращать человеческое тело в инструмент, исполняющий мелодии на струнах боли и удовольствия.