Мартовские дни
Шрифт:
— Не поспеваю за стрелой твоей мысли, — честно признался Кириамэ. В полумраке опочивальни яростно блеснули глаза раздосадованного и вскинувшегося из лежачего положения Гардиано. Ромей глубоко вздохнул, стараясь говорить медленней и понятней:
— Я был уверен, эти люди как-то связаны — либо друг с другом, либо с Душегубцем — и рано или поздно мы отыщем эту связь. Но все не так. Он тщательно выбирал их. Они были для него как фигуры на доске, ну, шахх-метт, вендийская чатуранга, игра фигурками на клетчатом поле, короли, кони и башни, знаешь такую?
— Сёги, — наконец ухватил нечто понятное Ёширо. — Да, знаю.
— При том, что Душегубец изыскивает для похищения и убийства не людей, но образы. Символы. Не знаю, какие именно, и что они для него значат, но…
Кончиками пальцев Кириамэ с силой надавил на точки над висками. Перед глазами полыхнула россыпь цветных искр, но засыпающий разум упорно отказывался бодрствовать.
— Гай, — почти жалобно попросил нихонский принц, — ты в силах изложить свою идею завтра с утра? Только постарайся ее не забыть, а?
Судя по скрипу и колыханию перины, разочарованный в непонятливом собеседнике Гардиано с размаху ткнулся лицом в подушку.
— Какое там забыть, я ж глаз теперь до утра не сомкну! — невнятно заявил он. Кириамэ усомнился, и правильно сделал — спустя десяток ударов сердца лежащий рядом человек ровно и глубоко задышал, чуть слышно постанывая на выдохе.
«Игра в сёги, — напомнил себе принц. — Что-то, связанное с фигурками для игры в сёги. Первым делом завтра с утра расспросить Гая, что он имел в виду».
Он все-таки не удержался. Вытянул руку, растопырив пальцы — и они почти сразу зарылись в жесткие, вьющиеся волосы. Посмеиваясь над собой, Ёширо погладил буйную и вздорную голову Гая Гардиано, пропуская щекочущие кожу упругие завитки между пальцев. Да уж, сыграли в «открой секрет», ничего не скажешь. Пересвет, когда услышит повествование о минувшей ночи, обхохочется. Или нет. На редкость своевременно царевич собрался в путь. С него сталось бы нарочно подгадать дальнюю поездку — чтобы дать ему и Гардиано возможность потолковать исключительно промеж собой. Вот они и потолковали. Так, что ноет натруженная кисть и жгучими иголочками стреляет в паху. Прекрасный выдался день, будет что вспомнить в старости.
Глава 12. Пропавшие
В обратном пути Пересвет почти убедил себя в том, что царскому сыну ничуть не зазорно походить по матери сырой земле ножками. Пусть даже эти самые ножки так и норовят подломиться от усталости и долгой, выматывающей скачки. Буркей рассудил, что теперь они с царевичем друзья навек, а значит, дозволено все и долой сомнения. Жеребец рванул к Столь-граду напрямую: по бездорожью, через перелески и влажные, едва очистившиеся от снега поля, сигая очертя голову через бурлящие ручьи. Ныряя в искрящийся, проникающий до костей холод незримых троп и выныривая обратно к весеннему солнышку. Ну да ничего, твердил себе царевич, он соберется с силами и шаг за шагом доковыляет до терема. Он молодой, сильный и упорный, ему все по плечу.
— Буркей, да что на тебя нашло? Возвращайся к ромалы. Джанко тебя ждет — не дождется, — Пересвет убедительно махнул рукой в сторону покосившихся сараюшек, над которыми плыл прозрачно-сизый дымок. До стоящих на тракте человека и коня долетало пронзительно-жестяное звяканье утвари и устало-раздраженный голос женщины, отчитывающей проказничающего ребенка.
Темно-рыжий конь с соломенной гривой топнул ногой, разбрызгав грязь, и настойчиво потянул человека прочь, к городским стенам. Намек был ясен, понятен и прост. Между сараем-развалюхой со сквозняками и щелями в стенах и теплыми царскими конюшнями дитя Арысь-поле решительно выбирало последние.
Оно и к лучшему, рассудил царевич, с кряхтением подтягиваясь и ерзая вусмерть отбитой задницей в седле. Не придется тащиться пешком по пробуждающимся улицам. Чей-нибудь зоркий глаз непременно признает царевича. Полетит мотаться по Столь-граду сплетня о том, как царский сын с утра пораньше шастал по укромным переулкам в непотребном виде. Горожане к Пересвету относились с дружеством и приязнью, и вроде как даже любили, но потрещать языками о насельниках царского терема им нравилось еще больше.
Стража у Красных врат не больно-то подивилась явлению замызганного с ног до головы младшего Берендеевича, без лишних проволочек впустив во внутренний двор. Буркей уверенно затопал к полюбившимся ему конюшням, довольно всхрапывая.
— Дядько Ярошик, а дядько Ярошик? — окликнул Пересвет, заведя жеребца в теплый, пахнущий множеством дремлющих животных, похрустывающий сеном полусумрак длинных конюшен. Старший над конюхами, бдительно надзиравший за большим хозяйством и его обитателями о четырёх и двух ногах, всегда отыскивался где-то неподалеку — либо в одном из стойл, либо в упряжной, либо в своей маленькой клетушке. На сей раз он, позевывая, выбрался из денника глубоко брюхатой кобылицы Беляны. Ей давно поспевал срок родить, но упрямица колыхала огромным пузом, лопала за троих и порывалась отправиться на выгул вместе с прочими кобылами.
— Кого там принесло? — прогудел конюх. — А, царевич пожаловал. Ты это чего, никак с головой в болото сверзился? А пегого где раздобыл, вроде он не наших будет?
— Это, гм, Буркей… мне его одолжили, — Пересвет мысленно попросил у Джанко прощения за то, что вынужден открыть секрет ромалы. — Он тут останется на пару дней. И он, как бы это сказать, не совсем обычный конь…
— Тю, — присвистнул дядько Ярош, выслушав и оглядев рыжего жеребца от холки до копыт. Буркей охотно задрал мягкую верхнюю губу, явив набор впечатляюще поблескивающих клыков. — Не перевелись еще кудеси на свете. Я думал, Арысь-поле вместе со своими детьми давно откочевала в Дикую Степь. Дело ясное, царевич, не суетись попусту. Зверя твоего в дальний закут поставлю и лично вычищу. Только накажи ему настрого, чтоб скалиться не вздумал и зубья свои в ход не пускал. Свежей убоинки ему, говоришь? Справим. Как, пойдешь со мною? — конюх перехватил протянутую царевичем уздечку и слегка поддернул. Рыжий грозно фыркнул для порядка, но артачиться не стал и пошел за человеком.
— Веди себя прилично! — крикнул вслед коню царевич. — Не кусайся и делай, что велят, понял?
Обустроив жеребца, Пересвет с чистой совестью, но в облепленных грязью сапогах затопал к закатному крылу путаного, выстроенного без единого плана, но такого родного и привычного до последней доски и кирпичика царского терема. С усилием вскарабкался по лестницам, убеждая себя, что к ногам у него не привешены чугунные гири в пуд весом каждая. Протопал по галерейке, подергал двустворчатую, расписанную багрянцем и зеленью по златому фону дверцу в неглубокой нише с луковичным вырезом поверх.