Мартовские дни
Шрифт:
Дверца оказалась накрепко запертой изнутри. Похвалив себя за разумность, Пересвет вытащил из поясной сумы железный ключ с хитрой бородкой, сунул в скважину и тихонько отворил.
На первый взгляд, горница пребывала в порядке. Цветные стеклышки в оконцах целы, обломков мебели и битых кувшинов на полу не валяется. Сундуки да лавки чинно расставлены вдоль стен, резная подставка с двумя ненаглядными мечами Ёжика красуется на положенном месте. По столу рассыпаны листы нихонской тонкой бумаги с размашисто выписанными иероглифами, и лежит некая книжица в синей холщовой обложке.
Пересвет замешкался на пороге,
Почивальня и горница разделялись малой решетчатой дверцей бронзового литья, изображавшей яблоневое деревцо в цвету. Привычно нагнув голову, чтоб не въехать лбом в низкую ободверину, царевич шагнул в опочивальню. Зацепился ступней о мягкую кучку барахла, раскиданного по полу. Остановился.
Мара явила ему призраки сошедшихся воедино Кириамэ и заезжего ромея. Хелла-чародейка сотворила аж целую непотребную статуэтку, но после уверяла — она солгала, ведомая жгучим стремлением досадить незваному гостю. Пересвет, хоть от эдаких мыслей грузно давило под сердцем, полагал, что колдунья узрела правду-истину. Уезжая, он сам просил Ёширо присматривать за гостем. Едва ли не по-писаному заявив: мол, Ёжик, ни в чем себе не отказывай. Да не жди от меня потом ни обиды лютой, ни ревности кручинной. Гость из Ромуса не разрушит нашего с тобой союза. Это не по силам одному человеку, эдакое только людская молва способна вытворить…
Жаровня за ночь выстудилась. Вдобавок кто-то заботливый настежь распахнул маленькое подслеповатое оконце. Светало, снаружи внутрь вливалась зябкая прохлада и тусклый розоватый свет, достаточный, чтобы разглядеть обстановку. Вещи на ковре — скомканная одежда Гардиано. Свитая кольцами тонкая бечевка, похожая на спящую змею. Отброшенный ременный пояс. Нет, он покамест не готов выспрашивать, чем эти двое тешились в его отсутствие. С них ведь станется ответить. Честно и в подробностях.
Главное, они не убили друг друга. И он не застал их в положении, высокопарно именуемом Ёширо как «Отважный монах Юй скачет по горам на диком быке».
Молодые люди просто спали в одной постели. Не соприкасаясь руками и пребывая на изрядном отдалении, благо кровать была достаточно широка. Кириамэ лежал в излюбленной позе — на боку, чуть поджав ноги и сунув руку под подушку. Не для пущего удобства, а по въевшейся в кровь привычке всегда быть готовым вскочить и выхватить припрятанный клинок. Черные длинные пряди даже во сне струились строго волосок к волоску, лоснясь и чуток поблескивая. Гардиано вытянулся ничком, пристроив взъерошенную голову на скрещённых руках. Накрывавшее его стеганое одеяло сползло до пояса, завернувшись широкими складками. Ёширо был в домашней юкате, ромей обнажен. Смуглая кожа на фоне светлых простыней казалась золотисто-медовой, а шрамы — совсем незаметными. Выпятившиеся лопатки и проступающая вдоль спины цепочка позвонков придавали Гаю беззащитный вид.
То ли Кириамэ расслышал сквозь дрему приглушенные толстыми коврами шаги, то ли по-звериному учуял стороннее приближение. Вскинул голову, прищурил мерцающие бездонной синевой очи.
Пересвет стоял, уронив руки и не зная, что сказать. Испытывая некое новое, прежде незнакомое, противоречивое и не имеющее доподлинного имени чувство — слитые воедино в одном кипящем и булькающем котле досада, ярость, смущение и изумление. Приправленные твердым ощущением того, что все идет, как дОлжно, и будоражащим подвздошье лукавым восхищением.
Царевичу хотелось вышвырнуть Гардиано из постели, в которой тот не имел никакого права нежиться, и от души всыпать тумаков. Хотелось окостенеть в недвижности, пожирая взором две покойно дремлющие фигуры и бесстыдно впитывая всякую мелочь — изгиб локтя, косо упавшую тень на лице, подрагивающие ресницы, угадывающиеся под одеялом очертания ягодиц и длинных ног. Подойти и с довольным вздохом опрокинуться навзничь в выемку перины между ними. Закрыть глаза, вдыхая будоражащий ноздри запах угревшихся за ночь тел и радуясь их дразнящей близости.
— Я вернулся, — наконец выдавил Пересвет.
— Окэри насаи [Добро пожаловать домой], — вполголоса отозвался Ёширо. Кончик точеного носа нихонского принца брезгливо сморщился, принюхиваясь: — Ты бежал весь путь до Буяна и обратно на своих двоих, состязаясь с жутким ёкаем о четырех ногах, а после делил с ним кровавую трапезу?
— Так дорога-то долгая… — опешил неласковым приемом царевич. Кириамэ текуче перелился из полулежачего положения в сидячее, обеими руками пригладил волосы, укоризненно качнул головой:
— Тебя переполняет гнев. Прежде чем вымолвить хоть слово, приведи душу и особенно тело в гармонию. Иначе я рискую задохнуться. Гардиано, — он настойчиво, но осторожно встряхнул ромея за плечо, — проснись. Есть новости.
Гай страдальчески замычал и упрятал голову под парчовые подушки.
— Вставай, — строго повторил Кириамэ. — Не прикидывайся умирающим.
Некто, пользовавшийся купальней до Пересвета, швырнул в поганое ведро кучку мягкой ветоши, измаранной бурыми засохшими пятнами. Подумав, царевич отправил туда же пару своих истрепавшихся опорок, пробормотав под нос: «Не желаю ничего знать».
У того, кто мылся ночью, достало совести оставить полбадьи горячей воды. Плескаясь, Пересвет расслышал, как принц звонко хлопнул в ладоши, отдав явившемуся слуге распоряжение накрывать на стол. Да, на троих. Чья-то рука малость сдвинула занавеси мыльни, заботливо пристроив на скамье чистые порты с рубахой. Все-таки пробудившийся Гардиано немедля зацепился языками с принцем, рьяно обсуждая символику перемещения фигур на доске в какой-то неведомой игре.
Когда умывшийся и приодевшийся Пересвет вышел в горницу, он почти овладел собой. Уразумев, что не дождется от Ёжика ни долгих разъяснений, ни уж тем более извинений. Нихонская зараза поступила так, как сочла нужным. Согласно своим твердым убеждениям о том, что в мире именуется достойным, а что зряшным. Может статься, между этими двумя вообще не было ничего, кроме задушевных разговоров ночь напролет. А то, что Гай валялся голяком, так у него привычка такая. Либо надо признать, принять и смириться — ромей смог дать Кириамэ нечто такое, что самому Пересвету не по силам. Они отлично провели время… хотя на кой ляд им занадобилась веревка?