Мартовские дни
Шрифт:
Пол под ногами едва заметно ворохнулся, заскрипев сочленениями вырывающихся из пазов и приподнимающихся досок. Гай с силой толкнул стол, пинком отшвырнул коврик и как подкошенный рухнул на колени в растекающиеся скользкие пятна крови, жутковатым в своей резкой настойчивости голосом рявкнув:
— Эссиро, нож!
Кириамэ метнул в его сторону выхваченный из ножен короткий вакидзаси. Пересвет, едва успевавший вертеть головой туда-сюда, увидел, как ромей, не обрачиваясь, выцепляет выброшенной над плечом рукой летящий клинок и с размаху загоняет лезвие между половиц.
— Заткни его! — это уже распоряжался Ёширо. — Заткни и перехвати ему чем-нибудь руку, покуда он не истек кровью, как свинья! Пусть останется в живых!
— Зачем? —
— Мы твоему отцу и горожанам труп предъявим или живого уличенного убийцу? Да шевелись же!
Ловко переметнувшись через кровавые потеки, нихонец бросился на помощь Гардиано. Используя лезвие вакидзаси и собственные пальцы в качестве рычага, рыча и сквернословя, тот выворачивал часть пола, открывая черную щель подпола. Всхлипывающий и скулящий Аврелий, скребя плечом по стене, нетвердыми шагами полз к дверям в сени.
Не кулаками же его дубасить, чтоб обеспамятел и смолк, озадачился Пересвет. Рванул с поставца переписчика шнуры с тяжами, мешочками, заполненными речным песком и свинцовыми окатышами. Книга, над которой трудился Аврелий, покачнулась и грузно свалилась на пол, многоцветные пергаментные листы измарались в крови. Царевич крутанул увесистые мешочки, нацелив их точнехонько в висок Аврелию.
Коротко охнув, книжник мешком распластался на полу. Теми же плетеными шнурами Пересвет натуго перетянул ему руку в запястье, обмотал обрубленные пальцы подвернувшимися под руку тряпицами — те сразу сделались липкими и скользкими от крови. Припомнив слышанное от дружинных, перевернул эллина на спину и примотал руку к нижним перекладинам тяжелой скамьи, чтоб повисла навроде окорока на крюке. Вроде тогда кровь не может вздыматься по жилам быстрее, а значит, не будет хлестать из обрубков. А где ж сами-то отсеченные персты?
Наверное, в суматохе угодили кому под ногу и отлетели к стене, рассудил Пересвет. Сыскать или не до них? Опытный лекарь, говорят, может шелковой нитью пришить отрубленный палец и тот прирастет заново…
Общими усилиями Гай и Кириамэ окончательно выломали доски, прикрывающие тайный лаз в подвал, и голова к голове склонились над темным квадратным отверстием. Царевич сунулся ближе, на него пАхнуло изнутри гнилостным испарением нечистот, слежавшейся земли и давно истлевшего съестного припаса. Темная дыра с иззубренными щепастыми краями угрожающе зияла посреди тщательно выскобленных половиц, и Пересвет без всякого удивления прихватил себя на мелком зубовном перестуке. Казалось бы, много чего жуткого успел повидать на своем веку, даже сам как бы едва не помер. Должен бы наловчиться пересиливать страх и отгонять его прочь, ан нет — когтит льдистой лапой по хребту, терзает сжавшееся в ужасе перед неведомым часто колотящееся сердце.
Гардиано сгреб фонарь, присел на край и, прежде чем его успели остановить, боком обрушился в удушливую темноту. Оставшиеся наверху Ёширо и Пересвет различили глухой звук удара и приглушенный болезненный вскрик. Тусклый качающийся ореол выхватил запрокинутое вверх бледное пятно лица.
— Тут подвал, — голос ромея звучал глуховато и не совсем разборчиво. — Большой вроде бы.
— Я прыгаю, — не выдержал Пересвет, тоже пристраиваясь на занозистом краю и с замиранием души готовясь к краткому полету в вонючий мрак. — Высоко там, Гай? Ничего внизу не валяется, ноги я не переломаю?
— Стой, — удержал его Кириамэ. — Вряд ли этот… Аврелий каждый раз так рисковал, сигая вниз. У него наверняка припрятана лестница, надо ее разыскать. Гардиано, замри. Он пытался дернуть за шнур, значит, внизу наверняка устроена ловушка. Один неосторожный шаг, и весь дом рухнет тебе на голову. Ты меня понял? Не шелохнись, жди!
— Да жду я, — уже бодрее откликнулся снизу ромей. — Только поторопитесь. Какое-то оно тут все… хлипкое.
Малая лестница сыскалась в почивальне, задвинутая за массивный сундук. Лестница была хитро устроена и могла складываться втрое, но, когда Пересвет разложил ее и спустил вниз, она твердо уперлась ножками в земляной пол. Кириамэ зажег масляную лампу и держал ее, пока царевич споро одолевал перекладину за перекладиной. Наконец он добрался донизу, встав рядом с Гардиано. Тот поднял лампу повыше, стараясь высмотреть что-то за пределами светового круга. Прыгающие пятна выхватывали массивное кирпичное опечье, затянутое паутиной, перекрестья склоненных крепей между земляным полом и балками потолка, заплесневелые доски, ворох темного тряпья на полу, вроде как старое драное одеяло или облысевший тулуп. Что-то зловеще похрустывало и покряхтывало, оседая, ломаясь, из последних сил держась на честном слове. Пересвету не хотелось думать, что эллин успел-таки запустить свою западню — явно настороженную для того, чтобы в случае необходимости обрушить подвал… и то, что в нем скрывалось.
— Ёширо, передай-ка лампу и оставайся наверху, — решительно потребовал царевич.
— Точно, — поддержал Гардиано. — Если что стрясется, хоть один из нас уцелеет и сбегает за помощью. Пересвет, не отходи от лестницы. Я все-таки сунусь дальше. Кажется, я слышал какое-то царапанье и звяканье, — с фонарем в одной руке и одолженным вакидзаси в другой ромей сделал осторожный шаг в вонючую темноту. Скрылся из виду, огибая осыпающийся кирпичный столб и упирающиеся в него доски-подпорки, и Пересвет прикусил себе язык, чтобы не заблажить в голос.
— Что, что там? — тревожно свесился в пролом Кириамэ. Он раздобыл и запалил еще одну лампу, спустив ее на веревке к царевичу. Масло в лампе оказалось скверным, оно больше чадило и брызгало горячими каплями, чем освещало.
— Покамест ничего…
— Нашел! — гулко и раскатисто долетело из темноты, и тут же Гардиано обреченно и отчаянно добавил: — Твою-то мать. Твою мать, чтоб тебе сдохнуть в муках… — его голос изменился, став спокойным и уверенным: — Тихо. Тихо, не пугайтесь. Все хорошо. Мы здесь. Все будет хорошо.
— Гай, что там? — Пересвет все-таки не выдержал, отступив от лестницы и льющегося сверху неяркого света в сырую, устрашающую леденящесть подвала. — Гай! Ну хоть словечко молви, ты живой? Кто там? Кого ты сыскал?
— Не ори, — прикрикнул сверху Ёширо. — И не скачи туда-сюда. Пол прогибается.
— Я не ору, но пусть эта сволочь отзовется! Гардиано!
Издалека, словно бы с другого конца города — хотя до скрытого колеблющимися тенями и обломками ромея было не больше пяти шагов — донеслось звяканье железа о железо и пронзительный, режущий уши скрежет. Драный тулуп, валявшийся под ногами у Пересвета, на который царевич допрежь не обращал внимания, шевельнулся. Пересвет оторопело сообразил, что смотрит в вынырнувшее из-под вонючего, осклизлого меха лицо. Осунувшееся, замурзанное лицо девушки, с перекошенным и заплывшим от удара левым глазом. Испуганным зверьком пленница таращилась на него, и Пересвет, раздираемый беспокойством, ужасом и жалостью, торопливо шагнул к ней, вполголоса причитая, как заклинание или бессмысленное утешение:
— Не бойся. Сейчас мы тебя вытащим. Кто ты, милая? Ты Алёна, да? Алёнушка? Ты только не бойся, я сейчас…
Девица оскалилась, показав мелькнувшие в свете ламп надколотые зубки. На четвереньках, как нападающая крыса, метнулась вперед и вцепилась Пересвету в ногу. Прокусить выделанную козловую кожу сапожка не сумела, но всей тяжестью повисла на царевиче, кусаясь и лупя его маленькими, острыми кулачками. От неожиданности царевич заорал и пошатнулся, врезавшись в одну из хлипких опорных балок. Та с гнилым хрустом переломилась. Сверху частым ливнем осыпалась труха. Что-то утробно заскрипело, разваливаясь.