Мартышка
Шрифт:
Ребятишки смотрят на все это со страхом, как затравленные зверьки, не понимая, что же будет дальше? Мартын и Петруха стоят почти в конце строя.
– Мартышка! А вон те двое наши, григорьевские, – говорит еле слышно Петр…
– Какие? – спрашивает Мартышка.
– Вон, рядом стоят, дымят… Один в сельпо работал, а второй конюхом на ферме, у речки… За нами еще пьяный с кнутом гонялся… –
Клейст и Кирхнер едут в одной машине. Впереди и сзади пылят автомобили охраны.
Клейст, откинувшись на спинку сидения, задумчиво смотрит в окно. Мелькают деревья, руины какого-то селения, горизонт застилают клубы черного
Кирхнер поясняет:
– Красные подожгли хадыженские нефтепромыслы… –
Клейст хмыкнул:
– Подожгли! Мне доложили, они так умело забили скважины, что к нефти уже не подступиться… Надо бурить другие, а ставка требует немедленной добычи. Сегодня по этому поводу сам рейхсмаршал звонил… – Клейст резко повернулся к Кюрхнеру:
– Если на линии наступления Хадыженск – Майкоп – Грозный мы будем вести только боевые действия, пусть даже успешные, без нефтедобычи кавказская операция теряет половину смысла. Я прошу Вас, Кирхнер, приложить максимум усилий, чтобы предотвратить разрушение промыслового хозяйства… Этого допустить нельзя! –
– Господин фельдмаршал! Мы делаем все возможное… В четверг, в район Зассовской выброшен парашютный десант, но участь его пока неизвестна… –
– Уже известна! – опять хмыкнул Клейст. – Час назад сообщили – десантная группа уничтожена, причём с активным участием местного населения. –
– Вот видите! – Кирхнер снял фуражку и вытер платком потный лоб… – Как жарко! –
– Я вижу пока одно, генерал! – Клейст снова отвернулся к окну, – Мы делаем, к сожалению, многое, чтобы восстановить против себя население. Здесь, на Кубани, у нас должно было быть немало союзников. Советы сильно постарались в этом отношении: раскулачивали, расказачивали, жестокая коллективизация. В России практически нет региона, где бы репрессии носили столь массовый характер. А где они, наши союзники? Пока мы имеем ничтожное количество предателей, которых местное население ненавидит еще больше, чем нас… Нам, здесь, – Клейст постучал пальцем по подлокотнику, – необходима другая политика – политика заигрывания, перетягивания на свою сторону основной массы крестьянства, потерявших благодаря Советам всё. Нам нужно, чтобы абориген не с вилами кидался на наш десант, а встречал немецкого солдата как освободителя… –
– Русские от природы очень агрессивны! – возразил Кирхнер.
– Правильно! – подтвердил Клейст. – Но эту агрессию надо повернуть в сторону большевиков. Вы знаете, я был против вывоза подростков в Германию, особенно из районов Северного Кавказа. Здесь сильны родоплеменные связи, семейные традиции и даже оставил фюреру записку по этому поводу, но этот прохвост Тодт и особенно Гиммлер, убедили Гитлера, что вывоз русской молодежи решит двуединую задачу: во-первых, освободит взятые нами районы от просталинского контингента, а во-вторых, даст Германии дешевую силу на самые чёрные работы… –
Кирхнер, видимо, желая сменить тему разговора, спросил:
– Я давно хотел спросить? Тайна гибели Тодта так и не раскрыта? –
Клейст пожал плечами: – Смерть его более чем загадочна и на мой взгляд – странная… Самолёт в воздухе внезапно взорвался… Считается, что пилот по ошибке включил механизм самоуничтожения… Кто сейчас знает?… Да! – протянул он, – Я хочу лично посмотреть на тех, кого мы отправляем в Германию… Кстати, как долго ещё ехать? –
– Мы, практически, у цели! – ответил Кирхнер.
Машины остановились в самом центре оцепленной территории, В середине замерла одноцветная масса подростков.
Зазвучали лающие крики команд. Навстречу группе генералов подбежал с докладом офицер, командующий всей этой демонстрацией.
– Господин фельдмаршал! Контингент, отправляемый в Германию, построен в количестве пятидесяти семи человек, сорок юношей и семнадцать девушек.
–
– Возраст? – спросил Клейст.
– Примерно от пятнадцати до шестнадцати лет, – ответил офицер.
– Настроения? –
Офицер замялся. На помощь пришел генерал Кирхнер:
– Общая подавленность, конечно, есть! Это естественно, но, я полагаю, явление временное… -
– Ну-ну! – сказал Клейст и пошел вдоль строя. Он был одет в отутюженный мундир, сияющие сапоги, с ленточками наград, шёл, постукивая жезлом по руке. Его лицо непроницаемо, взгляд отсутствующе скользил по рядам мальчишек и девчонок, оцепеневших от происходящего. Солдаты и офицеры конвоя тянутся в струнку, даже овчарки притихли. Клейст медленно идёт впереди свиты… И вдруг как вкопанный останавливается против Мартышки. Тот съёжился, испуганно смотрит исподлобья. Лицо Клейста меняется, целая гамма чувств пробегает по нему… Подлетает переводчик и обращаясь к Мартышке, говорит:
– Тебя спрашивают – как твоё имя и сколько тебе лет? –
– Мне пятнадцать, скоро шестнадцать лет… Зовут Мартыном… – еле слышно говорит Мартышка… – Фамилия Хребто… –
– Когда ты родился? – настаивает переводчик.
– Двенадцатого сентября двадцать шестого года! –
– Майн гот! – говорит чем-то ошеломленный Клейст. Он вплотную подходит к Мартыну и бережно берёт мальчишку за подбородок. Его надменное лицо преобразилось, монокль упал и повис на шнурке:
– Майн гот! Майн гот! – повторяет он как заклинание. – Непостижимо… Непостижимо… -
Он снял перчатку и стал гладить Мартына по пыльным и взъерошенным волосам и что-то, словно про себя, говорить. Переводчик нагнулся, чтобы разобрать, но фельдмаршал властным движением остановил его и вдруг, взяв Мартына за плечи, крепко прижал к себе…
– Майн гот! – тихо произнес он. Тишина стояла такая, что слышны скрип сапог и звяканье собачьих поводков. Окружение окаменело. Клейст достал из нагрудного кармана губную гармошку, поднес ко рту и стал играть. Это была простенькая мелодия про тирольского пастушка, про солнечные поляны высоко в горах, про дружбу крохотной Гретхен с маленьким пушистым козлёнком, сентиментальная немецкая песенка о тихом молочном рае в альпийских лугах. Всё замерло, только где-то далеко-далеко звучали раскаты орудийного грома, да дым и запахи горелого напоминали, что идёт жестокая война.
Фельдмаршал оторвал гармошку от губ и повернувшись к изумленной свите, стал быстро рассказывать, словно извиняясь за минутную слабость:
– Этот мальчуган – точная копия моего внука Мартина. Удивительно, но у того тоже глаза разного цвета!.. Ещё более поразительно, он родился тогда же, двенадцатого сентября двадцать шестого года. Непостижимо, господа, но что иногда творит Господь! Вильгельм! – он обратился к Кирхнеру, – Вы видите?
–
– Я потрясён! – говорит Кирхнер… Это же Мартин… И где, в России, в глухом селе, в этой выжженной степи….!
–