Марья-искусница
Шрифт:
– Я обязательно вернусь! – крикнул Васятка и бросился к месту сбора.
Маша подходила к дому, когда из калитки вышел Никанорыч и, сгорбившись сильнее обычного, побрел в кузницу. С дальнего конца улицы послышались призывные окрики пастуха Матвея, и девушка, торопливо схватив подойник, принялась доить смирную и покладистую корову Зорьку. Сенька сидел рядом, на лавочке и, безмятежно щелкая семечки, похотливо поглядывал на грустную девушку.
– Не горюй, Марья-краса! – насмешливо произнес он. – Я же здесь, – он швырнул семечки в сторону и, подойдя к Маше сзади, положил руки ей на плечи.
– Убери
– Подумаешь, недотрога! – Сенька презрительно посмотрел на нее. – Погоди, как приспичит, сама в ногах валяться будешь!
Маша прекрасно понимала, о чем говорит и на что намекает Семен, но ничего не ответила и, отворив калитку, выпустила корову.
– Здравствуй, Матвей, – приветливо поздоровалась она с пастухом. – Подожди немного, я тебе молока вынесу, да хлеба отрежу.
Матвей, виновато и доверчиво улыбнувшись девушке, послушно остановился, поджидая.
Откуда появился этот неприметный и скромный парень в их деревне, толком никто и не знал. С первых дней войны он поселился в небольшом пустующем домике на окраине и жил, перебиваясь случайными заработками. Невысокого росточка, худенький, с вечно голодными и покорными глазами, он с раннего утра бродил по деревне. То грядку кому вскопает, навоз вывезет, зимой – снег расчищает. Плохо без мужика-то, а особенно в деревне. Денег за свою работу Матвей никогда не брал, да и что на них можно было купить? Давали хлеба, картошки, солений разных. Почему он не на фронте, Матвей никогда и никому не рассказывал, а деревенские бабы не больно-то и интересовались.
– Убогий, что с него возьмёшь. Вишь, даже на войну не взяли, – трепались на лавочках деревенские сплетницы.
А в этом году Матвея как единственного более или менее путного «мужичонку» деревенские бабы наняли пасти поредевшее стадо. Маша, которая на удивление быстро подружилась с Зорькой, да и вообще, сноровисто и ловко овладевала сельскими премудростями, впервые встретила парня за околицей, когда провожала корову. Матвей, неумело и робко орудуя кнутом, пытался собрать в кучу ошалевших от свежего воздуха, теплого солнышка и зеленой травы животных, которые, задрав кверху хвосты, носились по изумрудному лугу, а бабы насмешливо рассуждали:
– Фронт, фронт! Он с коровами-то управиться не может, где уж ему с немцем совладать!
– Зачем вы смеетесь над человеком! – сердито оборвала Маша деревенских сплетниц. – Лучше бы помогли!
– Вот и помогай, раз такая умная! А у нас и других дел полно. Вон, огороды надо сажать. Пошли, девоньки! – скомандовала Семеновна, самая скандальная и склочная бабёнка.
– Спасибо! – прошептал Матвей. – Злые какие, – он боязливо передернул плечами.
– А ты не обращай на них внимания. Это они от тоски и от неизвестности, – рассудительно произнесла Маша и сама поразилась серьезности своих суждений. – Мужики-то на фронте, вот они и бесятся, – немного подумав, по-взрослому добавила она.
Они еще перекинулись несколькими ничего не значащими фразами и разошлись. Позже, при встречах, Маша ощущала непонятное смущение, окунаясь в явственную, обволакивающую теплоту его внимательного взгляда.
Девушка забежала в дом и принялась цедить молоко. Валентина, не обратив на нее никакого внимания, продолжала лежать на кровати, уставившись в только ей видимую точку на потолке.
– Что с тобой, мама Валя? – тревожно спросила Маша.
– Плохо мне, Машенька, – женщина со стоном поднялась. – Тревожно что-то на душе, неспокойно, – она встала и подошла к столу. – Матвею перекус собираешь?
– Да, – Маша кивнула, – отрезая ломоть от каравая.
– Сала отрежь, в подклети лежит, да картохи ему насыпь. О-хо-хо, – тяжело выдавила она. – Несчастная его головушка. Представляю, каково ему сейчас. Его-то одногодки все воюют, а он с нами, с бабами мается.
– А что с ним? – осторожно спросила девушка.
– Толком никто не знает. Бабы болтают, что сердце у него слабое, никудышное совсем. Он ведь здесь с первых дней войны живет. Приезжали из военкомата, из сельсовета приходили, документы проверяли, да так и оставили парня в покое, – Маша, внимательно слушавшая Валентину, собрала узелок и теперь стояла у двери.
– Неси, неси, – женщина кивнула. – Хороший он парень, да счастья ему нет, – она уселась на лавку и замолчала, скорбно поджав губы. – Как и всем нам, – добавила Валентина и тяжело вздохнула. Затем женщина снова улеглась на кровать и, закрыв глаза, виновато пробормотала:
– Марьюшка, доченька. Ты уж похозяйничай сегодня сама, а то мне что-то неможется.
Маша накрыла ее одеялом и вынесла узелок с обедом терпеливо поджидавшему ее Матвею. Тот сконфуженно поблагодарил девушку взглядом и, словно отсалютовав, звонко щелкнул кнутом.
– Научился? – Маша невольно улыбнулась, вспомнив их первую встречу.
– А то! – откликнулся Матвей. – Так я пошел? – и, не дожидаясь ответа, парень побежал догонять далеко ушедшее стадо.
До обеда Маша бесцельно прослонялась по двору, всячески отгоняя от себя угнетавшие её мысли о Васятке. А потом… Ближе к вечеру ноги сами понесли её к кузне. Подойдя к до боли знакомому приземистому строению, девушка остановилась и прислушалась. Тишина. Не слышно хрипловатого, с посвистом воздыхания горничных, местами прохудившихся от длительного употребления, мехов. Из трубы не вьется струйка сизоватого дымка, но главное, не раздаются звонкие и равномерные удары кузнечного молота и не слышен заразительный Васяткин смех! Складывалось впечатление, что кузница осиротела. С непонятным замиранием сердца, осторожно, Маша протиснулась в распахнутую дверь и замерла.
Никанорыч сиротливо сидел у остывшего горна и смотрел куда-то в сторону, не обратив на вошедшую девушку никакого внимания. Маша перевела взгляд туда, куда смотрел старый кузнец. Возле массивной наковальни, валялась небрежно брошенная впопыха, Васяткина кувалда с до блеска отполированной ладоням рукояткой.
– Может, я попробую? – неожиданно даже для себя, спросила девушка.
Старик крякнул, неспешно поднялся и, подбросив в горн угля, принялся размеренно качать рукоятку мехов. Задремавшее в толще седого пепла синеватое пламя сразу занялось, а когда послышался ровный, успокаивающий гул, сунул в пламя заготовку. Затем он аккуратно убрал в железный ящик кувалду внука и достал оттуда же молот полегче.