Машина Любви
Шрифт:
Однако накануне Робин провел ночь с брюнеткой, у которой была великолепная грудь. Удивительно, но он был очень возбужден. Сейчас он даже вспоминал, что закричал в момент экстаза. Но что? Обычно он не кричал никогда: ни с Амандой, ни с какой-либо другой женщиной. И однако он знал, что это с ним уже было, хотя впоследствии он никогда не мог вспомнить слов, которые произносил.
Робин зажег новую сигарету и усилием воли заставил себя переключиться на будущее, которое открывалось перед ним.
Отец оставил матери Робина —
Прекрасная Китти весело проводила время. Она была восхитительна: маленькая, светловолосая. Хотя, кто знает, какого цвета она теперь. Последний раз Робин видел ее два года назад в Риме, и тогда она была, что называется, «тигровой блондинкой».
Вспомнив мать, Робин с умилением улыбнулся. Для своих пятидесяти девяти она была еще чертовски хороша.
У Робина было счастливое детство и счастливая пора учебы в колледже. Отец прожил достаточно долго, чтобы оплатить Лизе самую шикарную свадьбу, которую когда-либо видели в Бостоне. Теперь она жила в Сан-Франциско со своим мужем-кретином, который стриг волосы бобриком и был самым крупным агентом по продаже недвижимости на всем побережье. У них было два прекрасных сына. Боже! Он не видел их уже пять лет.
Когда родилась Лиза, Робину было семь. Значит, теперь ей должно быть тридцать. Мать семейства и все такое. А он так и не определился. Возможно, из-за того замечания, которое двенадцатилетнему Робину сделал отец, когда впервые повел его на гольф.
— Отнесись к гольфу, как к школьному предмету. Как к алгебре, например. Ты должен научиться защищать себя, сынок. Ведь большинство дел вершится на площадке для гольфа.
— Разве все, чему учишься, должно приносить деньги? — спросил Робин.
— Разумеется, если ты хочешь иметь жену и детей. Когда я был таким, как ты, то мечтал стать новым Кларенсом Дэрроу. А потом влюбился в твою мать и принялся зубрить гражданское право. Мне нечего жаловаться, я нажил состояние.
Робин научился играть в гольф. По окончании Гарварда он хотел поступить на филологический факультет, а затем специализироваться в журналистике, но этому воспротивился отец.
Когда в 1944 году Робин получил диплом, у него была возможность поступить на юридический, но в это время шла война, а ему уже исполнился двадцать один год, и он пошел добровольцем в военно-воздушные силы, пообещав сразу же по возвращении заняться правом.
Все обернулось иначе.
Робин сражался на фронте получил звание капитана, был ранен, о чем написали в заметке на второй странице газеты в Бостоне. Да, теперь отцу было чем гордиться! Ранение Робина не было серьезным, но неожиданно открылась старая рана, которую он получил, играя в футбол. Его госпитализировали. Чтобы как-то убить время, Робин начал писать рассказ о своей жизни в госпитале и о товарищах по оружию. Потом послал рукопись приятелю, который работал в Эн-Пи-Эй. Рассказ опубликовали. Так началась его журналистская деятельность.
Война окончилась, и Робин стал работать в Эн-Пи-Эй постоянным корреспондентом. Естественно, что родители снова завели старую песню: его долг — заняться юриспруденцией. Но как раз в это время Лиза встретила своего стриженного бобриком, и весь дом занялся приготовлениями к свадьбе. Спустя пять дней отец умер во время партии в скетч. Это была та смерть, о которой он мечтал: уйти из жизни с твердыми мускулами и в полной уверенности, что его долг выполнен.
Робин встал и оттолкнул столик на колесиках. Теперь он свободен и никому ничего не должен. И он был полон решимости преуспеть на выбранном пути.
Глава 3
Для всех в Ай-Би-Си этот понедельник начался как обычно. Цифры, как фамильярно называли ежедневный рейтинг популярности передач, лежали на каждом столе.
Первый признак грозы появился в десять часов утра в виде простой служебной записки: «Грегори Остин ожидает Дантона Миллера в своем кабинете в десять тридцать».
Записка была передана секретаршей Остина секретарше Дантона Миллера — Сьюзи Морган. Сьюзи прикрепила ее к стопке бумаг, которую положила на стол Миллера, после чего направилась в туалет.
Проходя мимо «клетки» секретариата, она заметила, что там уже царила активность: пишущие машинки трещали с половины десятого. Секретарши более высокого уровня — личные секретари важных шишек — приходили к десяти часам в черных очках и без макияжа. Они отмечались, докладывали своим уважаемым шефам, что явились, и исчезали в туалете. Через двадцать минут они выходили оттуда, похожие на манекенщиц.
Все уже были в сборе, когда вошла Сьюзи. Намочив слюной тушь для ресниц, она непринужденно вклинилась в общий разговор. Грегори Остин вызвал Дантона Миллера! Первая же девушка, вышедшая из туалета, передала информацию подруге, которая работала в юридической службе. Через пять минут новость распространилась по всем этажам.
Этель Эванс сидела за машинкой, когда известие достигло отдела рекламы. Этель так хотела расспросить Сьюзи поподробнее, что она, не дожидаясь лифта, перескакивая через ступеньки, помчалась в туалет на шестнадцатый этаж. Задыхаясь, ворвалась в него. Сьюзи была одна.
— Кажется, твой шеф скоро собирается поменять работу, — бросила Этель.
Сьюзи закончила красить губы, вытащила расческу и поправила несколько завитков, прекрасно понимая, что Этель с нетерпением ждет ответа. Она бросила с наигранным безразличием:
— Как всегда, утренние сплетни по понедельникам. У Этель сузились зрачки.
— Мне кажется, на сей раз это не пустые слова. Грегори проводит еженедельные совещания с директорами отделов по четвергам. Всем хорошо известно, что пригласить Дантона Миллера в понедельник — значит выставить его за дверь. Внезапно Сьюзи охватило беспокойство.
— Так говорят наверху?
Этель почувствовала облегчение: наконец-то хоть какая-то реакция. Она прислонилась к стене и с удовольствием закурила.