Машина путает след. Дневник следователя. Последняя встреча. Повести
Шрифт:
— Что найдено на месте преступления? — наконец, после продолжительного молчания спросил он,
Зафар ответил, нервно переступив с ноги на ногу:
— Улик не обнаружено,
— Ваше мнение, товарищ лейтенант? — Розыков уже справился с минутной слабостью.
— Не знаю, что и сказать, — угрюмо отозвался оперуполномоченный.
— Что думаете делать дальше?
— Поеду в госпиталь, к больной. Может быть, от нее удастся что-нибудь узнать.
— Хорошо. Действуйте!.. Товарищ младший лейтенант, — майор снова позвонил Воронову, — вы еще у себя? Зайдите ко мне… Вот что, Алексей
Воронов похолодевшими пальцами потрогал брови:
— Вы думаете, что Востриков и Расулов были у нее?
— Алексей Дмитриевич, не спеши делать выводы, — тепло сказал Розыков. — Мы должны знать о Вострикове все. Наташа его друг. Она может сообщить нам интересные данные. Возможно, побеседовав с нею, ты перестанешь думать, что Востриков замешан в убийстве.
Глава 17
ВОРОНОВ ВЫПОЛНЯЕТ ПРИКАЗ РОЗЫКОВА
Наташа плакала. Сначала это тяготило младшего лейтенанта, потом стало раздражать. Он снова вспомнил последнюю встречу с Востриковым и почти физически ощутил прикосновение его жарких рук. «Моя фамилия Востриков. Я из колхоза «Хакикат»… Вы — Воронов, Алексей Дмитриевич… Мне о вас говорила Наташа».
Кажется, ничего особенного не было в этих словах, и все же именно их имел в виду младший лейтенант, высказывая Розыкову свои подозрения относительно Вострикова,
Воронов рассказал Наташе все:
— Мы думаем, что Востриков преступник. У нас есть свидетели, не пытайся возражать. Вчера во время допроса, — приврал младший лейтенант, — он признался, что является членом преступной банды.
Наташа отняла от лица платок и взглянула на Воронова широко раскрытыми глазами.
Он не выдержал ее взгляда и отошел к этажерке с книгами, Ревность к Вострикову на мгновение сделала его беспомощным и жалким. Он чувствовал, что Наташа начинает презирать его, и не смел поднять головы.
Мир простых вещей переставал волновать его. Все летело вверх тормашками, и не было силы остановить катастрофу. Ему казалось, что он правильно поступил, обвинив Вострикова в преступлении. В то же время где-то в душе копошилась мысль, опровергающая это утверждение. Он понимал, что нельзя обвинить человека в убийстве, сославшись на одну-две ничтожные улики.
Наташа следила за Вороновым. Она не знала подлинной причины его нервозности и пыталась вникнуть в смысл того, что услышала. Ее испугал не сам факт преступления, а то, что это преступление было совершено при участии близкого человека.
Десятки самых непредвиденных вопросов почти тотчас задала она самой себе, но, как обычно бывает в таких случаях, ни на один из них не нашла ответа.
Поняв это, Воронов почувствовал под ногами твердую опору. Он не торопясь отошел от этажерки, заложил руки за спину и с любопытством взглянул в ее заплаканные глаза.
Это взорвало тишину, Наташа с грохотом отодвинула от себя тяжелый табурет, подбежала к Воронову и, сжав кулаки, сказала, словно стегнула плетью:
— Зачем ты врешь?!
Младший лейтенант раскрыл рот, но так ничего и не сказал, В комнате снова повисла тишина — теперь она продолжалась долго, даже чересчур долго, и он ясно осознал безвыходность своего положения.
«Действительно, зачем я обманул ее? — подумал он. — Мне поручили узнать, каковы у нее отношения с Востриковым. Давно ли она знакома с ним? Способен ли он совершить преступление? Как относится к ее любви? А я что узнал? Ничего!»
Воронов посмотрел на часы: без четверти десять. Через сорок минут надо быть в отделе милиции. Розыков спросит о Вострикове. Не ответить ему — значит, провалить собственную версию!
— Я погорячился, Наташа, — с трудом овладев собой, заговорил он. — У нас, действительно, нет улик, чтобы обвинить Вострикова в преступлении. Дело в том, что он в прошлом был замешан в одной краже.
Воронов замолчал. «Опять вру, ну, зачем это я? Неужели нельзя сделать так, чтобы Наташа поверила мне и рассказала о Вострикове все, что знала?»
— Послушай, Наташа, — младший лейтенант с тоской взглянул в ее глаза. — Я понимаю, говорить с тобой о Вострикове глупо, но у нас нет другого выхода. Мы считаем, что он преступник. Ты хорошо знаешь его — докажи, что мы не правы, я буду рад за тебя.
Наташа вспыхнула:
— Нечего мне доказывать! Тебе надо, ты и доказывай, Только не фантазируй.
Она не долго сердилась. Уже через минуту ее голос зазвучал ровно и печально, а в глазах затеплилась грустная усмешка.
Воронов и радовался и огорчался ее перемене. Его душила злость к тому, другому человеку, оказавшемуся сильнее его, который, несмотря ни на что, был дорог и близок Наташе,
— Да, — говорила она, не спуская с Воронова искрящихся глаз, — я люблю Бориса, и ты не смеешь вмешиваться в нашу жизнь. У тебя свои убеждения, у нас свои. Каждый делает то, что хочет, иначе зачем жить? Ты обвиняешь Бориса в убийстве, а я не верю тебе. Он ранен, находится в больнице, какой же он преступник? Преступник тот, кто забрал деньги и уехал, неужели ты не можешь понять этой азбучной истины? Или ты хочешь, чтобы Бориса посадили в тюрьму?
Наташа говорила долго, и чем чаще упоминала она имя Вострикова, тем неспокойней чувствовал себя Воронов. Он не знал, на что решиться: говорить ли и дальше, что Востриков соучастник преступления, или отказаться от собственной версии и попросить у Наташи прощения?
То, что она не обманывала его, он верил. Верил потому, что знал ее с детства. Она всегда поражала его своей прямотой. Иногда он шутил: «Вы чисты, как кристалл, с вами трудно будет жить!» — «Почему?» — спрашивала она. «Ну, что это за жена, которую нельзя обмануть», — говорил он. Она презрительно фыркала и отходила прочь.
«Слюнтяй! Дурак! — слушая теперь Наташу, ругал он самого себя. — Раскис, поговорив с любимой девушкой! Что бы ты сделал, если бы она оказалась преступницей? Нашлось бы у тебя достаточно мужества арестовать ее? Конечно, не нашлось бы!.. Эх, ты-ы!»
— Прости, Наташа, я, кажется погорячился… Я думал, что ты замечала что-нибудь за ним, и будешь со мной откровенна. Моя ошибка — моя беда. Я верю тебе, значит, постараюсь верить тому, кого ты любишь, Он поправится, и вы будете вместе. До свидания.