Машина различий
Шрифт:
– Нуты вообще! – Ее губы изогнулись в широкой, чуть завистливой улыбке. – Это что, новый ухажер? Ну и прушница же ты, Сибил Джонс!
– Возможно.
Сибил глотнула укрепляющей лимонной настойки и чуть запрокинула голову, чтобы горло отдохнуло.
– А ведь небось старуха не в курсе? – подмигнула Хетти. Сибил с улыбкой покачала головой. Эта не проговорится.
– Ты знаешь чего-нибудь о Техасе?
– Страна в Америке, – не задумываясь, отрапортовала Хетти. – Принадлежит французам, да?
– Ты путаешь с Мексикой. Хочешь сходить на кинотропическое шоу? Бывший президент Техаса выступает с лекцией. У меня есть билеты, бесплатно.
– Когда?
– В субботу.
– Я в этот день танцую, – погрустнела Хетти. – Может, Мэнди сходит? – Она подышала на озябшие пальцы. – Попозже зайдет один мой друг, тебе ведь это не помешает, правда?
– Нисколько, – ответила Сибил.
У миссис Уинтерхолтер было строгое правило, запрещавшее девушкам принимать мужчин в своей комнате. Хетти сплошь и рядом игнорировала это правило, буквально напрашиваясь на неприятности – домовладелец терпит-терпит, а потом возьмет и настучит. Поскольку миссис Уинтерхолтер предпочитала вносить плату за комнаты непосредственно домовладельцу, мистеру Кэрнзу, Сибил почти не случалось с ним говорить, тем более с его женой, угрюмой, толстоногой особой, чьи шляпки могли довести неподготовленного человека до обморока. Кэрнз и его жена никогда не стучали на Хетти, непонятно почему, ведь комната Хетти располагалась стенка в стенку с их спальней, а Хетти особо себя не сдерживала, когда приводила домой мужчин, по большей части – иностранных дипломатов, людей со странным выговором и, судя по звукам за стеной, еще более странными наклонностями.
– Да ты пой, если хочешь, – сказала Хетти, опускаясь на колени перед потухающим камином. – У тебя прекрасный голос. Такой талант нельзя зарывать в землю.
Мелко дрожа от холода, она принялась по одному подкладывать в камин куски угля. В комнату забрался сквозняк – должно быть, через растрескавшийся переплет одного из забитых окон, – и на какой-то миг Сибил ясно почувствовала присутствие рядом чего-то чуждого. Словно чьи-то глаза холодно следят за ней из нездешних сфер. Она подумала о мертвом отце. “Ставь голос. Сибил. Учись говорить. Это единственное наше оружие”, -говорил он ей. И это – за несколько дней до ареста, когда уже стало понятно, что радикалы вновь победили, – понятно всем, кроме Уолтера Джерарда. Даже она видела с ужасающей ясностью всю бесповоротность отцовского поражения. Его идеалы обречены на забвение – не отложены до лучших времен, а напрочь вычеркнуты из истории, они будут раздавлены, многократно перемолоты, как дворняжка, угодившая под грохочущие колеса поезда. “Учись говорить, Сибил. Это единственное наше оружие...”
–Почитаешь? – спросила Хетти. – А я заварю чай.
– Хорошо.
В их с Хетти пестрой беспорядочной жизни чтение вслух было одним из тех мелких ритуалов, которые заменяли им домашний уют. Сибил взяла со стола последний номер “Иллюстрейтед Лондон Ньюс”, расположила свой кринолин в скрипучем, пахнущем сыростью кресле и начала прямо с передовицы. Опять динозавры.
Судя по всему, радикалы совсем сдвинулись на этих своих динозаврах. Газета напечатала гравюру с изображением экспедиции лорда Дарвина: семеро мужчин во главе с самим лордом, не поленившимся съездить в Тюрингию и спуститься в шахту, уставились на какую-то штуку, торчащую из каменного угля в самом конце забоя. Сибил прочла вслух заголовок, показала Хетти картинку. Кость. Эта самая, которая в угле, штука оказалась чудовищной, с человека размером, костью. Сибил передернуло. Перевернув страницу, она наткнулась на следующую иллюстрацию – как могло бы выглядеть это существо в жизни, с точки зрения газетного художника: чудовище сдвойным рядом треугольных, вроде как у пилы, зубцов вдоль горбатого хребта. Огромное, как слон, а злобная, отвратительная головка не больше собачьей.
Хетти разлила чай.
– “Рептилии были полновластными хозяевами Земли”, – процитировала она, вдевая нитку в иголку. – Хрень это все собачья, ни слову не верю.
– Почему?
– Да это ж кости тех долбаных великанов, про которых в Библии говорится. Священники врать не станут.
Сибил промолчала. Одна идея дикая, другая и того чище. Она перешла к следующей статье, где восхвалялись действия артиллерии Ее Величества в Крыму. Сибил обнаружила гравюру с изображением двух симпатичных младших офицеров, взирающих на работу дальнобойной пушки. Сама эта пушка, с дулом толстым, как заводская труба, казалась вполне способной расправиться со всеми динозаврами лорда Дарвина. Однако внимание Сибил привлекла врезка с изображением артиллерийского вычислителя. Хитросплетение шестеренок обладало странной красотой и напоминало узор каких-нибудь вычурных обоев.
– Тебе заштопать чего-нибудь надо? – спросила Хетти.
– Нет, спасибо.
– Тогда почитай рекламу, – попросила Хетти. – Ненавижу эту болтовню о войне.
Тут были ХЭВИЛЕНДСКИЙ ФАРФОР из Лиможа, Франция; “ВИН МАРИАНИ”[20], французский тоник, рекомендуемый к употреблению самим Александром Дюма; “КНИГА ОПИСАНИЙ”, включающая портреты и автографы знаменитостей, заявки присылать на Оксфорд-стрит, дом такой-то. СТОЛОВОЕ СЕРЕБРО “ЭЛЕКТРО” С КРЕМНИЕВЫМ ПОКРЫТИЕМ, не снашивается, не царапается, ни с чем не сравнимо. ВЕЛОСИПЕДНЫЙ ЗВОНОК “В НОВЫЙ ПУТЬ”, уникальный голос; КАМЕННАЯ ВОДА ДОКТОРА БЕЙЛИ, лечит брайтову болезнь и подагрический артрит; КАРМАННАЯ ПАРОВАЯ МАШИНА “РИДЖЕНТ”, предназначена для использования в домашних швейных машинках.
Последнее объявление привлекло внимание Сибил, но совсем не потому, что обещало крутить машинку с удвоенной скоростью всего за полпенни в час. Тут был рисунок маленького, изящного парового котла на парафине или газе. Чарльз Эгремонт приобрел такую штуку для своей жены. Отработанный пар должен был отводиться в ближайшую форточку, для чего к котлу прилагался специальный резиновый шланг. Однако, по словам мистера Эгремонта, что-то там вышло не так и гостиная мадам превратилась в турецкую баню. Слушая печальную эту повесть, Сибил с трудом скрывала злорадство.
Когда с газетой было покончено, Сибил отправилась спать. Около полуночи ее разбудил мощный ритмичный скрип кровати за стенкой.
В театре “Гаррик” [21] было темно, пыльно и холодно – и в оркестровой яме, и на балконах, и в зале, среди рядов потертых кресел; но темнее всего было под сценой, там, куда только что спустился Мик Рэдли, вдобавок оттуда несло сыростью и известкой.
– Ты видела когда-нибудь кинотроп, а? – гулко донеслось снизу.
– Как-то раз, за кулисами, – ответила Сибил. – В Бетнел-Гринском мюзик-холле. Я знала парня, который его крутил. Тамошний клакер.
– Дружок? – резко спросил Мик.
– Нет, – поспешила ответить Сибил. – Я там немного пела... Бросила, на этом не заработаешь.
* * *
Снизу донесся резкий щелчок многоразовой спички, потом второй, и лишь с третьей попытки Мик зажег огарок свечи.
– Спускайся, – скомандовал он, – нечего стоять там, как гусыня.
Подобрав юбки кринолина, Сибил стала осторожно спускаться по отсыревшим ступеням узкой крутой лесенки.
Мик, привстав на цыпочки, нащупывал что-то за высоким сценическим зеркалом – огромным листом амальгамированного стекла на подставке с колесиками, потертыми деревянными рукоятками и лоснящимися от смазки шестеренками. Вытащив оттуда дешевый саквояж из черного брезента, он осторожно опустил его на пол у своих ног и присел, чтобы расстегнуть хлипкие жестяные замки. На свет божий появилась пачка перфорированных карточек, обернутая полоской красной бумаги. В саквояже лежало несколько таких пачек и что-то еще – Сибил заметила блеск полированного дерева.