Машина снов
Шрифт:
Мне грех жаловаться, меня она тоже любила. Как-то по-своему, очень уж беспощадно, но любила. Той удушливой любовью, знаешь, когда уж и не чувствуешь воздуха, как-то бы вырваться из этих сумасшедших объятий, да никак не удаётся: вырвешься – повредишь ей сердце, не вырвешься – сам задохнёшься, вот так и пырхаешься потом, как бабочка в ладошке.
Когда мои занятия магией стали приносить первые плоды, матушке Хоахчин внезапно взбрело в голову, что, раз её милый маленький Чиншин может это делать, то уж ей-то, с её мудростью, с её долголетием, магия и подавно будет подвластна. Я не скажу, что она была вовсе бесталанной, наша кормилица. Какие-то примитивные фокусы у неё получались. В этом смысле, по сравнению с придурковатым воришкой Ляном, вечно искавшим какого-то немыслимого, чудовищного зла, она была прямо-таки настоящей волшебницей. Но глупо это всё, конечно. Волшебница… Фокусница. Всего-навсего довольно удачливая фокусница,
Ну, и в случае с Пэй Пэй. Когда матушка рассказала тебе о её мнимой смерти, ты, конечно, упивался собственным горем, бухая как заведённый. Помню, ты как-то даже собственного отца спьяну не опознал. Довольно забавно было наблюдать за его рожей в тот момент. Он ведь в чём-то очень похож на моего отца – такой же властный, такой же… У него, знаешь, какая-то душа… жилистая. Он любит – всё равно что вальком тебя проминает, как бельё на постирушке. Прости, конечно, но это так. Он так привык к тому, что ты вечно унижаешься перед ним. А тут – стоит такой ухарь, халат нараспашку, аж яйца наружу болтаются, сам еле стоит, опирается на меч, как не сломал – непонятно… И тут твой отец впервые тебя испугался, мне кажется. Как давай кудахтать. Как пеструшка. В общем, вёл ты себя безобразно. И матушка, видимо, в этот момент отчего-то решила, что сейчас сможет сделать двойника Пэй Пэй так же, как я делал все эти слепки с отца. И тут она, конечно, сплоховала.
Магия не то ремесло, которое можно перенять просто так. Невозможно научиться играть на цитре, не слыша полутонов. Нужен дар, требуется нечто необычное, что выделяет из толпы таких же двуногих. Это сродни великой красоте или великому уродству, печать, лежащая на всём, что ты делаешь. Эта печать лежала на моих поступках с детства, она передалась мне от отца-сновидца. Мне всегда говорили, что я чуть умнее, чуть проницательнее, чуть медленнее, чем мои сверстники; меня не так интересовали шумные игры, как возможность наблюдать за ними со стороны, не участвуя ни в чём. Возможно, так я приспосабливался к наследству своего отца… Ведь он всю жизнь мог чувствовать что-либо только во сне, а действовать только в потоке яви… Магия манила меня именно тем, что обещала мне силу, обещала дать мне возможность действоватьи видетьодновременно. Видеть больше других и действовать куда быстрее, мощнее, умнее. И я открывался ей, заворожённый мирами, рисовавшимися передо мной.
Матушка Хоахчин действовала совершенно иначе. Для неё в магии не существовало никакого волшебства, ничего манящего, никакой тайны. Магия казалась ей просто удобным способом делать так, как хочется. Она и не подозревала, на какие жертвы приходится идти, чтобы добиться результата. Один из моих учителей, например, вынужден был каждый раз приносить в жертву полчашки собственной крови, чтобы его магия работала. А другой каждый раз отдавал духам часть своих эмоций, пока не превратился в бесчувственного болванчика, подобного изваянию. Но матушке было наплевать на эти вещи…
В общем, вооружившись после моей «смерти» чертежами, которые я по легкомыслию оставил в своих покоях, матушка решила, что вырежет Пэй Пэй из другого мира и поместит её сюда, к нам, и, управляя этой новой Пэй Пэй, как куклой, будет управлять тобой. Тупая затея, но довольно эффективная, с точки зрения нашей кормилицы. Проблема в том, что раз никакой такой Пэй Пэй – какой её представляла себе матушка Хоахчин – ни в какой иной реальности, кроме той, что создал ты своей магией, не существовало, то Хоахчин лишь расковыряла щель между мирами. Это просто почувствовать, но найти слова для того, чтобы выразить в них всё это, – очень трудно. Представь большой таз с водой, на дне которого имеется затычка. Представим даже, что этот таз не сможет опустеть, потому что он постоянно пополняется из текущего рядом ручья. Но если ты всё-таки вынул затычку, вода неминуемо придёт в движение, стремясь заполнить образовавшуюся пустоту. Так и здесь. В щель между мирами, которую по скудоумию и безграмотности расширила матушка Хоахчин, ринулись демоны. Голодные и измученные, они увидели жирные пастбища, где бродили беззащитные души.
К счастью, нашлись силы, сумевшие удержать распахнувшуюся дверь, оставив в ней лишь небольшую щель, но… Тёмный человек. Вот кто главная причина, как ни горько мне говорить это. Он – тот ключ, который окончательно закроет собой замочную скважину, щель, откуда сквозит ветер, несущий злобу чужих миров.
Почему я рассказал тебе всё это? Думаю, что, наученный горьким опытом общения с нашей семьёй, ты понял, что глупо ждать от кого бы то ни было из нас внезапного проявления доброты. Конечно, ты можешь предположить, что я так разболтался исключительно потому, что ты похитил моё тело. Но не льсти себе: оно охраняется, даже когда ты этого не видишь. Ведь сейчас ты спишь, а это означает, что твоё тело прямо сейчас столь же беззащитно, как и моё, не так ли?
Тут я вынужден признаться: ты нужен мне. Я не могу справиться с твоим двойником. Он пьёт меня. Он выпивает из меня жизнь. Он вытягивает мои соки. Он, как пиявка, тащит из меня самую сердцевину моего существа. Это невыносимо, мои силы на исходе. Тебе бы никогда не удалось похитить моё тело, если бы не он.Тебе бы даже не удалось поднять его…
Спаси меня.
Когда я поместил егов этот мир, то совершил ошибку. Я побоялся, что утрачу контроль над ним. За ним тянулись призрачные силовые линии, тонкие-тонкие, нежные, как побеги анемоны, полые, полупрозрачные, похожие на нити спермы, внутри которых сновали мелкие, точечные разряды, словно вспыхивали и гасли светлячки. Я тащил его сквозь толщу чужих миров, постепенно обрывая эти перламутровые нити энергий и ветров, глядя, как внутри его существа пламенеют и гаснут сполохи тёмного огня. И когда он наконец возник здесь, в этой Вселенной, я зачем-то удержал в себе последнюю нить. С одной стороны, я побоялся, что, когда нить оборвётся, он может не выжить, и все старания пропадут втуне, с другой, мне показалось, что я смогу воспользоваться этой почти невидимой линией как поводком, чем-то, что позволит держать его в узде. Увы. Малодушие сыграло со мной дурную шутку. Наутро после той ночи, когда я ошарашил его видением похотливой девицы Чэнь… Это происшествие истощило его, он начал искать способ пополнить свои силы и… Линия вросла в меня, размножившись, разветвившись и разбежавшись по закоулкам моего разума, и Тёмный человек впился в меня.
Копируя тебя, следуя за тобой, пытаясь слиться с тобой, он черпал силы во мне. Проклятый паразит. Убей его. Ты должен. Ты должен сделать это. И тогда я помогу тебе сделать всё что угодно. Возвести на престол кого хочешь, свергнуть кого нужно, продлить жизнь отцу или окончательно отнять её… Убей его. И клянусь встать на твою сторону.
Ты должен сделать это. Ведь мы больше чем братья. Мы – части одного целого. Ты…
Марко сел. Лоб мучительно чесался. Голова раскалывалась. Каменьотлип от вспотевшей кожи и упал в подставленные Марком ладони. Взмокшая тряпица лежала поперёк них как повязка. Косые лучи светло-зелёными копьями протыкали полосатый сумрак бамбуковой рощи. Всё ещё утро. Раннее утро. Сколько времени я спал, спросил он себя. Или я не спал? Какая разница. Жёлтое тело Чиншина по-прежнему лежало безмолвно. И большой рыжий муравей по- прежнему ощупывал усиками кончик его заострившегося носа. Муравья Марко запомнил очень хорошо: последнее, что он собирался сделать, перед тем как провалиться в океан видений, – смахнуть наглеца. Значит, видение промелькнуло мгновенно. Что-то разбудило меня. Что? Или кто? Раздался шорох. Что-то еле слышно хрустнуло. Кто-то крался рядом. Марко потянул из рукава стилет. Из высокого орляка поднялся человек. Марко тут же узнал его. Тяжёлое дыхание. Тёмная кожа.
– Ты Лян Простак? – спросил он.
Человек, сильно хромая, приблизился. Косой луч упал на тёмное лицо. Изуродованное, полусожжённое, изорванное. Единственный глаз горел жёлтым. Как у крупной кошки. Марко вскочил. Стилет блеснул яростью. Человек просительно протянул. Руку. Два пальца. Шевелились. Как клешня краба.
– Нравится? – прохрипел он, еле выговаривая. Язык разрезан пополам. Шевелится. Так же. Как клешня.
– Почему это должно мне нравиться?
– Убей его немедля, – сказал Лян. Показав двупалой лапой на тело. И внезапно упал.
– Лян?
– М-м-м, – промычал Лян. Единственный глаз источал муку.
– Я думал, ты будешь охранять тело.
– Стреляй, – промычал Лян, свиваясь в судороге.
Марко рванул на себя лук, перекатился за камушек и навскидку послал стрелу туда, куда показывала искалеченная рука вора, в листве что-то всхлипнуло, Марко послал вторую стрелу и посмотрел на Ляна, тот вытянул руку чуть левее, Марко выстрелил, услышал характерный удар стрелы о живую плоть, что-то упало в кустах, последний, нечётко промямлил Лян, махнув рукой куда-то вверх, Марко развернулся, с камня прямо на него падал человек, по виду из тех, что охраняли усадьбу Чиншина, Марко упал навзничь и всадил стрелу ему прямо в промежность, откатился в сторону, добил упавшего стилетом, встал, вытер пот с лица, руки сильно тряслись.