Машина снов

Бодягин Максим

– Его пытали потому, что император заподозрил нечто.И чутьё его не подвело: Цзы Чэнь служил Чиншину ещё задолго до меня, многие годы. После пыток его хотели посадить на кол, но император изволили пошутить, что «такая смерть будет слишком приятной для его развратной задницы», и для евнуха построили самую большую виселицу во всей Поднебесной. Но, увы, убить не смогли. Он жив и сейчас. Чиншин точно так же «спас» его, как и меня, вытащив из петли. У тебя, очевидно, не было времени заглянуть в подвалы усадьбы. Это огромные лабиринты. Они тянутся вглубь земли как минимум на пару ли. Цзы Чэнь там. Вместе с тысячами живых трупов, такими, как я и он. И все они на этом свете только для того, чтобы поддерживать в Чиншине жизненный

огонь! Они там. Сотни. Тысячи. Десятки тысяч. Смердят, жрут друг друга и сами себя. Ты только представь! Они едят собственную плоть! Но никак не умирают. Боль даёт им ярость, а ярость даёт энергию, которая питает Чиншина. Ты видел хотя бы одно живое существо рядом с усадьбой? Хотя бы москита? Кузнечика? В лесу вокруг полно всякого зверья, но в двадцати шагах от усадьбы всё словно отравлено. Они чувствуют!

Марко выпрямился. Ему чудился топот чужих ног, сбивчивое дыхание бегущих, безмозглых живых мертвецов, управляемых чужой волей, несущихся сейчас к нему в попытке защитить хозяина. Лян поднял с земли камень и решительно двинулся к Чиншину, но пройдя два-три шага, рухнул наземь, скрученный приступом боли. Марку показалось даже, что откуда-то из-под крон высоченного бамбука донёсся хохот принца, спящего противоестественным сном.

– Если для Тёмного человека не существует пространства, значит я встречу его здесь, – сказал Марко, глядя в безмятежное лицо чингизида. – Но тебе, Чиншин, этой встречи, увы, не пережить. Твоя судьба – стать наживкой.

Он поиграл стилетом, слегка медля, как медлит пловец, осторожно щупающий воду большим пальцем ноги, почувствовал, как прекрасно сбалансированный клинок ублажает руку прохладной тяжестью, и аккуратно срезал с глаз Чиншина бумажки с иероглифами. И тут же его накрыло волной обжигающего холода.

*****Двадцать шесть.

Холод нарастал. Мысли разваливались. На куски. Марко срезал амулеты. Сначала с запястий Чиншина. Потом с щиколоток. Вздохнул. Устал. Словно всю ночь. Плыл в холодной. Воде. Мысли. Распадаются. Страшно. Холодает. Но я сильнее. Тебе не вырваться, Чиншин. Вынул кресало. Чик. Чик. Никак. Чик. О, искра. Лян хочет помочь. Не может. Подойти. Сразу падает. Кричит. Визжит как ошпаренный. Хлопок затлел. Пошёл огонёк. Марко нагрел стилет. Закусив губу. Срезал. Толстый слой воска. С ладоней. Только бы. Не сломать. Эти длинные ногти. Обмыл лезвие. Снова подогрел. Срезал. Толстый слой воска. Со стоп. Когда взрезал иероглифы. Услышал. Стон. Показалось? Стонал Чиншин. Но стон был. Не из тела. Откуда-то сверху. Сейчас меня отпустит. Боже как холодно. Морщась от брезгливости. Выковырял воск из. Царственного ануса. Фу. Счистил воск. С царственного члена. Фу. Долго мыл нож. Как. Трудно. Двигаться. Думать. Холодная воля. Чья- то. Проникает в голову. Сердце кто-то сжал. Как льдом. Обложил.

Как лягушка. Вмёрзшая в лёд. Не могу. Пошевелиться. Но надо. Очистил от воска. Одно ухо. Второе.

Перевёл дух. Полежал. Попросил Ляна. Не визжать. Аккуратнее. Аккуратнее. Кончиком лезвия. Взрезал шов. Освободил рот. Потом выковырял воск. Из ноздрей. Это трудно. Ещё немного отдохнул. Сейчас самое трудное. Глаза. Надо раскрыть. Веки. Ругаясь. Дрожа. От напряжения. Срезал нитки с век. Руки одеревенели. Как холодно. Раздвинул губы. Зубы совсем белые. Просунул стилет. Слегка раздвинул челюсти.

Ффффуууааххххааааааааа… Тихий-тихий вздох прокатился по телу Чиншина, и холод моментально ушёл, оставив Марка в покое, сердце забилось чаще, словно чьи-то руки, сжимавшие его, разжали хватку стальных пальцев и сердечная мышца вырвалась на волю, попытавшись сразу же наверстать утерянный ритм, Марко вскочил на ноги, чувствуя, как одеревенение словно обваливается с тела коркой, осыпается окалиной, возвращая ему природную гибкость. Он взмахнул стилетом, с удо- вольствием вслушиваясь в звук, с которым узкое лезвие рассекало воздух.

Лян сделал к нему несколько шагов. Успел сказать «спасибо» и умер. На изуродованном лице вора играла блаженная улыбка. То, что мгновение назад было Чиншином,

разлагалось на глазах. Лиловая патина стремительно покрывала мертвеющую кожу, пятна тления проступали тут и там, сквозь поры кожи начала сочиться неприятная, дурнопахнущая слизь, там, где были восковые пробки, дерма превратилась в подобие тончайшего пергамента и стала оранжевой, с сухим треском лопнула кожа на вздувшемся животе, из брюшины вылетели чёрные брызги, Марко еле успел отскочить в сторону. Чёрные невидящие глаза Чиншина быстро блёкли, радужку застило белёсым, белки желтели, коричневели, сохли, веки ввалились, заострился нос, кожа на лице натянулась как на барабане, оскалив крошащиеся зубы в противоестественной улыбке.

Земля задрожала. Мир наполнился низким гулом, от которого замирало сердце. Будто бы Луна стала огромным гонгом, в который Земля ударила, бросив в него Солнцем. ММММММММММ. Рокочущий гул накрыл всё, вековой лес замер от неожиданности, насекомые застыли в воздухе.

Марко бросился к котомке, попытался развязать её, но не к месту разлохматившаяся верёвка не поддавалась, тогда он ударом стилета срезал горловину, как сбивают горлышко горшку с вином, котомка упала в грязь, Марко подхватил её, выхватил заветную тыковку'-горлянку и… Вспомнил, как в день, когда они с отцом и Матвеем отплыли в Константинов град, оставив дом, чтобы отвезти свет иерусалимской лампады в Катай, солнце садилось за изумрудный горизонт, подсвечивая воду изнутри розовым сиянием, и тысячи морских мошек светились в ответ этому розовому мареву, полосами играя в нефритовой толще воды, которую корабль тяжело разрезал своим полнобрюхим омшелым днищем. И отец сказал ему: «Каждый раз, отправляясь в путешествие, я думаю только об одном – удастся ли мне вернуться. Но каждый раз, как очередное путешествие заканчивается, я начинаю тосковать по новому путешествию, ещё только занеся ногу над порогом нашего дома. Запомни этот момент, сынок. Может быть, такого сияния уже никогда не будет в наших с тобой жизнях».

Марко перекрестился, сбросил чувяки и штаны. Голую кожу охватил нехороший озноб; сжав челюсти от подступающего ужаса, Марко снова обмахнулся крестом, пробормотал невнятную молитву, путая слова, и, зубами вырвав пробку, окатил себя молоком Чёрного дракона, попутно жадно глотая резко пахнущую мускусом и ещё чем-то животным и кислым струю. «Что ты делаешь?» – пронеслась в сознании яркая мысль. «Всё равно никакого другого пути нет», – камнем ответила ей другая, тёмная и злая.

~

~ ~ ~

~ ~ ~ ~ ~ ~

~ адовомолоко ~ адовомолочным ~ кислопотоком ~

~ крутозалило ~ глазуширот ~ запалило ~ огнь ~ сердешной ~ ~ вылилось ~ сквозь ~ надмакувкой ~ пропелось ~ в ~ горлонос ~

~ заползки ~ в ~ отрожки ~ заползли ~ залились ~

~ промылись ~ в ~ пазухи ~ душевные ~ продавились ~

~ просочились ~ в ~ глуби ~ кровяные ~ забурлили ~

~ в ~ кишечном ~ буреломе ~ скукожили ~ брюшину ~

~ выдавили ~ стоны ~ жалобные ~ хрипато ~ забились ~

~ в ~ лёхких ~ сблюнуть ~ не ~ можно ~ крутит ~ веретено ~

~ в ~ пуповинном ~ жёлобе ~ наматывает ~ тело ~ на ~ ось ~

~ веретёнцем ~ вьёт ~ из ~ мяса ~ кудель ~ из ~ дыхания ~

~ нитка ~ серебряная ~ пузырится ~ в ~ адовомолозиве ~

~ захлёбывая ~ криком ~ альвеолы ~ раздирая ~ в ~ шматки ~ ~ выплюнуть ~ вытолкнуть ~ выпасть ~ из ~ потока ~

чёрного ~

~ ~ ~ ~ ~ ~

~ ~ ~

~

Марко висел в воздухе посереди полянки, раскинув руки. Словно факел. Тёмное чужое пламя полыхало на его коже как жидкая темнота, как адовы смерчи. Из расширившихся зрачков хлестал чёрный свет. Изо рта ввысь уходил, теряясь в пасмурном небе, столб раскалённой полуночной лавы, где-то над облаками превращавшийся в дым, сливающийся с ватной влагой предгрозовых туч. Растопыренные пальцы продолжались нитями, уходящими в пространство дымным следом. Песок, сходя с ума, выбивал ритмичный орнамент из колец огня. Болезненный вопль вырывался из искусанных губ, пронзая лес, огибая горы и теряясь в пространстве.