Машина ужаса(Фантастические произведения)
Шрифт:
И потом странно: эти дни, что я лежу дома, я чувствую себя в сущности довольно сносно — во всяком случае галлюцинации не повторяются.
А когда я встану — я опять увижу Нину Павловну.
Мешканцев встал и увидел Нину Павловну. Они шли вдвоем по темнеющим аллеям парка, среди двух стен тополей, вонзающихся оперенными стрелами в вечереющее небо. Прямо перед ними, купаясь в холодных провалах звездных пустынь, зажегся уже Орион, торжественно тихий и многоокий. Густели тени фиолетовыми пятнами, буйная зелень стряхивала истому пыльного знойного дня и набухала темной пьяной дурью и ароматами. Из грота по серым камням звонкою капелью, со ступеньки на ступеньку журчал источник.
Мешканцев шел, слушал, вдыхал всей грудью густой воздух и всем существом ощущал близость девушки. Они говорили о далеких веках юности человечества, когда скованный разум только начинал расправлять крылья, бросая удивленные взгляды- молнии на открывающийся неведомый, таинственный мир.
— Какая прекрасная легенда — этот жаждущий и немогущий насытиться доктор Фауст, — говорила Корсунская — великий искатель, отказывающийся от вечного блаженства ради того, чтобы знать… знать, какою бы то ни было ценою.
Мешканцев плохо вникал в смысл ее слов и слушал только их музыку; они звенели в унисон с капелью струй и пропитаны были ароматами южной ночи. Потом спросил, отвечая больше собственным мыслям, чем фразам девушки.
— А Маргарита?
— О, — измышление тайного советника Ваймерского Двора. Я предпочитаю Фауста таким, каков он в старинных легендах и хрониках.
— Измышление Великой Матери Природы, — ответил Мешканцев и вдруг спросил, глядя в упор на собеседницу:
— Неужели вы никогда не испытывали ее зова?
Девушка молчала, и в наступившей темноте не видно было ее лица. Это мучило его, но он не мог уже остановиться и опять, словно с горы разбежался, как давеча, в разговоре о своих работах.
— Нина Павловна, наша встреча с вами — конечно, случайность, которыми полна жизнь, и мне жутко подумать, что наши дороги, скрестившись, быть может, уже больше не сойдутся.
— Почему же? — как-то неуверенно спросила Корсунская, слегка касаясь его руки. — Можно, будучи разделенными сотнями верст, работать над одним и тем же и обмениваться мыслями…
— Я не об этом, — и голос Мешканцева задрожал, — я завидую не доктору Фаусту немецкой легенды, а Фаусту тайного советника, господина Гете…
Девушка отодвинулась вдруг, и голос ее зазвучал чужим, далеким:
— Дмитрий Александрович, неужели и вы о том же? — Было слышно, как хрустят пальцы заломленных рук.
— И я? Но что же делать? Мне кажется, что я всю жизнь ждал этой встречи, искал именно вас…
— Не надо, ради бога, не надо… Мне было бы так больно, если бы омрачилось то светлое, что связало нас за эти дни…
Простите меня, голубчик, но я… не гожусь в Маргариты. Я не знаю, как вам сказать… Во мне нет струи, которая могла бы отозваться на этот зов… Я — пустая…
— Безлюбая? — повторил машинально Мешканцев когда-то слышанное слово.
— Да, безлюбая… Нельзя служить сразу двум господам. Мой уже выбран раз и на всю жизнь. А относительно вас…
— Не надо, — заговорил теперь Дмитрий Александрович, и папироса его ярко вспыхнула, освещая бледным пятном жестко сжатые губы. — Будем считать, что этот разговор кончен.
— Вы сердитесь? — спросил из темноты голос, дрогнувший теплыми нотами.
— Нет, Нина Павловна, — ответил он угрюмо после некоторого молчания, оставим это, и пусть все будет, как было.
Возвращались они молча, и Мешканцеву казалось, что пылающий Орион померк в высоте.
Дмитрий Александрович не вернулся к себе, а прошел в лабораторию, где он обычно работал вечерами, когда кончалась заводская кутерьма.
— Она права, — думал он, пуская в ход бездействовавшие приборы, остается одно: работать, работать без передышки!
Два дня прошли спокойно. С Корсунскою он виделся на заводе, все время на людях и не искал встреч наедине. Она была все такая же сосредоточенная, углубленная, и только иногда в глубине глаз ее он читал как-будто немой вопрос.
На третий день вечером странные явления возобновились. Опять лампочки сияли цветными кругами в сероватом тумане. Опять метался Мешканцев по лаборатории, чувствуя у себя за спиною, то тут, то там, в темнеющих углах или совсем рядом притаившееся нечто, невидимого посетителя, наполняющего своим присутствием просторную комнату.
Стиснув зубы, он сидел на своем месте, у аппарата, и продолжал работу, решив пересилить свои нервы и закончить начатую серию опытов. Но это становилось все труднее. Цветные круги перед глазами врывались в поле зрения и путали наблюдение. Мешканцев сидел спиной к открытой двери в соседнюю комнату и вдруг поймал себя на мысли, что ему страшно оглянуться назад, в ее зияющую пустоту, как бывало в далеком детстве, когда он начитается жутких книг.
Мешканцев через силу улыбнулся своим ребяческим страхам и быстро обернулся. Все было пусто, но эта пустота показалась еще страшнее, чем если бы он увидел самый ужасный образ, созданный фантазией. Мертвая тишина давила мозг тяжелым грузом.
Вдруг он почувствовал струю ледяного ветра, охватившую его с головы до ног. Он вскочил в испуге и остался стоять у стола, остановив широко раскрытые глаза на темном углу лаборатории.
Оттуда бесшумно выплыла туманная темная фигура, почти вдвое выше человеческого роста. Тихо колеблясь, будто под дуновением ветра, и слегка меняя свои очертания, она медленно двигалась, пересекая комнату по диагонали и направляясь к столу, у которого стоял Мешканцев.
Она была похожа на пыльный вихрь, поднятый летом знойным ветром на желтеющих пожнях, но временами вершина ее заострялась, и тогда казалось, что это огромного роста темный монах в рясе и клобуке несется по воздуху, не касаясь пола.