Машина ужаса(Фантастические произведения)
Шрифт:
Мешканцев обвел лабораторию дикими глазами. Он медленно положил холодеющее тело на стол, и взгляд его упал на предмет, который сжимала безжизненная рука. Осколок странного вида был весь испещрен знаками и черточками не то неведомыми письменами, не то следами работы вековых стихийных процессов. Он попробовал вынуть камень из мертвой руки, но коченеющие пальцы его не отпускали. Тогда он тихо поцеловал прекрасный, уже холодный лоб и сел, сгорбившись, в кресло, окруженный гнетущей тишиною.
Мысли неслись скачками, кружились, путались и кувыркались, как канатные плясуны в хороводе смерти. Трудно было уследить за их лихорадочной сменой.
Одно было
Человечество еще не имело права приподнимать эту завесу. Вещи имеют свою логику. Когда-нибудь, через сотню лет, когда человек будет твердо стоять на ногах, когда разум его развернется в неведомом доныне направлении, тогда он смело откроет эту дверь, в которую случайно заглянули раньше времени двое земнородных, — и войдет в новый мир твердой поступью. А сейчас эта тайна была тем же, как если бы древнему человеку, едва научившемуся обращаться с огнем, попали в руки огромные запасы пороха.
Сколько жертв таких преждевременных дерзаний принесло человечество за тысячелетия своей истории. А сейчас такой жертвой лежала здесь прекрасная девушка, заглянувшая туда, куда не проникал еще взор рожденных на земле.
Но больше этого не будет. Он, Мешканцев, этого не допустит. Он схватил тяжелый рычаг от насоса и, переходя от прибора к прибору, с какой-то сладострастной радостью ломал, бил и коверкал все, что поддавалось силе рук человеческих. Потом сел около стола и застыл, как изваяние.
Когда утром, обеспокоенные тишиною в лаборатории и странным видом сквозь разбитое стекло, пришли люди, они увидели совершенно седого человека, сидевшего сгорбившись в кресле, среди хаоса обломков и осколков аппаратуры, покрытой слоем багрового пепла.
На вопросы вошедших он засмеялся и сказал, таинственно приложив палец к губам:
— Друзья, я только вам сообщу тайну: они скоро придут. Они — хитрые, они вернутся… Это она мне сказала… — и он указал на стол, где лежал труп девушки, сжимая в руке осколок камня, покрытого загадочными знаками.
БОЛЕЗНЬ ТИММИ
Рассказ
Тимми заболел в пятницу утром. Маленькое пояснение: Тимми отнюдь не чахоточная мартышка Зоосада, тоскующая по своей знойной родине, и не джентльмен с Пикадилли, занятый шесть дней в неделю игрою в гольф. Тимми просто Тимофей Павлович Вязигин, молодой человек лет двадцати от роду, здоровый и жизнерадостный, студент первого курса. Тимми, так звали его любвеобильные родители, и сам Тимми тут не при чем.
Заболел Тимми какою-то странной болезнью, перед которой оказалась бессильна медицина. Началось дело с того, что он попросту ослеп, и ослеп внезапно, молниеносно во время игры в футбол, в момент яростного удара по мячу, в результате которого попал под увесистые каблуки своих партнеров.
Бедняга лишился чувств, и когда уже дома очнулся под причитания домочадцев, то оказался погруженным в абсолютный мрак. Врачи опасались паралича зрительного нерва и полагали, что дело из рук вон плохо. Но Вязигин-отец не хотел сдаваться. Он лично повез сына в Москву. Здесь знаменитый окулист нашел, что положение не так уж безнадежно. Он взялся за лечение. Тимми поместили в темную комнату, и начались уколы, примочки, прижигания. Мучительная процедура длилась три месяца, в течение которых Тимми успел потерять половину своего веса и чуть было не умер от скуки, несмотря на заботливый уход окружающих. Лечение дало результат. Понемногу слабый свет красной лампочки, зажигаемый сначала на минуту, потом на две, на три и так далее, стал озарять больному новый мир. Именно новый!
Когда курс лечения закончился, то выяснилось чрезвычайно странное обстоятельство. Тимми не испытывал решительно никаких болевых ощущений, и был здоровым человеком, но все окружающее превратилось для него в дикий раздражительно-пестрый калейдоскоп. И что хуже всего, помимо обычных цветов, знакомых глазу, в этот пестрый ковер ворвались новые незнакомые, которым нельзя было подыскать названия. Камни на мостовой походили на куски разлагающегося мяса; лица людей сделались не то зелеными, не то фиолетовыми, а вид собственного тела доводил его чуть ли не до тошноты. Однако Тимми, обрадованный, что к нему все же вернулось кое-какое зрение, не жаловался, в ожидании, что это глупое ощущение постепенно пройдет, и он увидит окружающие предметы окрашенными в привычные семь цветов радуги. Но время шло, и на исходе пятого месяца знаменитый окулист развел руками и заявил, что он бессилен перед этой новой, совершенно непонятной формой многообразного дальтонизма.
Вязигин-отец порешил везти Тимми за границу к берлинским профессорам, благо Вязигину представилась возможность получить командировку в Германию.
Берлин был, как Берлин: шумный, громадный, словно распухший от переполняющего его грохота и суеты человеческого муравейника. Но для Тимми, попавшего в этот оглушающий гомон после тихих ленинградских мостовых, он показался просто Бедламом. Шальная пестрота красок, искажавшая действительность, превращала улицы в трагически смешной карнавал дурацких масок, сменявших друг друга в беспрерывном мелькании. Отец старался рассеять больное состояние Тимми, показывая ему все, что могло заинтересовать беднягу. Отдыхал больной только в концертах или опере, когда, закрыв глаза и не глядя на кривлявшихся на эстраде арлекинов, отдавался власти звуков.
Консилиум немецких профессоров совершенно растерялся и заявил, что только длительное наблюдение обещало надежду найти причину и характер этой удивительной болезни. Обнаружилось новое обстоятельство, окончательно поставившее в тупик собрание знаменитостей. Тимми стал видеть насквозь. Это было нечто уж совершенно неслыханное.
В первый раз это обнаружилось тогда, когда Тимми вертел в руках только что полученное с родины письмо.
— Какая скверная бумага у нас идет на конверты, ворчал он раздражительным тоном.
— А в чем дело? — отозвался отец.
— Да, помилуй, все написанное видно насквозь, неужели мать не могла найти ничего лучше этой дряни!
Вязигин в недоумении взял в руки письмо.
— Послушай, но ведь он из самой плотной бумаги, — я по крайней мере решительно ничего не вижу.
— Ну что ты рассказываешь? Все можно разобрать, как через кальку, — и Тимми прочел несколько фраз. Отец вскрыл конверт, — он оказался из толстой добротной бумаги с цветной подкладкой. Однако строки, прочитанные Тимми, в точности отвечали тому, что писали мать и сестра.