Машина ужаса(Фантастические произведения)
Шрифт:
— Что поделываете, Николай Яковлевич, — спросил он, протягивая мне руку и отворачиваясь спиной от резкого ветра.
Я пожал плечами и ответил:
— Думаю о других морях и о другом небе, глядя на эту лужу.
Туровский нахмурился.
— Да, здесь стало неприветливо за последние годы. Настолько неприветливо, что начинает внушать серьезные опасения.
Я посмотрел на него внимательнее.
— Что вы этим хотите сказать?
— А вы разве не читаете газет? — вопросом на вопрос ответил Алексей Юлианович.
— Откровенно говоря, не слишком усердно. Больше насчет происшествий.
— Напрасно. Сейчас, и помимо происшествий, что-то страшное творится на земле.
— Вы говорите насчет морозов в мае месяце, которые трещат на нашем севере. Но ведь такие случайные капризы погоды бывали и раньше, и большой беды от них не происходило.
Туровский покачал головою.
— Это не случайные капризы, как вы говорите. Уже третья зима, как климат почти повсеместно становится более суровым.
В позапрошлом и прошлом году еще можно было говорить о запоздалой весне и случайных заморозках, но сейчас… Знаете ли вы, что Архангельск, Мурманск, Онега, Кемь не освободились до сих пор от снежного покрова, а на Северном Урале завывают метели и вьюги. Что озимые погибли от мороза почти на всем- протяжении от Ладоги до Вятки и дальше на восток. Да вот и здесь… — он махнул рукой по направлению к парку: — в ложбинах до сих пор не стаял снег… Разве это когда-нибудь бывало?
— Что же это значит? — спросил я, сильнее съежившись от холодного ветра, точно услышав в нем дыхание снежных бурь на просторе унылой тундры.
— Это значит, что, если дело пойдет тем же темпом, то года через два мы здесь в Ленинграде будем в июле ездить на санях и кутаться в шубы.
Наступил бы новый ледниковый период.
Я взглянул на Алексея Юлиановича, ожидая увидеть на его лице улыбку, но глаза его глядели сурово и тревожно.
— Я мельком и вразброд, конечно, слышал кое-что о том, что вы говорите, но, откровенно говоря, не придал этому особого значения, — сказал я задумчиво: — теперь я даже вспоминаю, что как-то мне попалась статья, кажется, в «Правде», предсказывавшая чуть ли не наступление нового ледникового периода. Но ведь это вздор, разумеется… Ледниковые периоды не сваливаются, как снег на голову, а захватывают сотни тысяч дет, помнится… а здесь…
Туровский пожал плечами.
— То, что в одних условиях требовало колоссальных периодов времени, — при иных данных может уложиться в несколько десятков лет…
— Но, позвольте… Самые причины этого движения снега и льдов от полюсов не молниеносны…
— Причины наступления ледниковых периодов до сих пор не выяснены, — неохотно ответил Алексей Юлианович, с трудом закуривая на ветру в ладони жилистой руки дымящуюся папиросу. — Во всяком случае, то, что творится сейчас, не обещает ничего хорошего.
Он замолчал, провожая задумчивым взглядом дымок удаляющегося парохода. Больше мне ничего не удалось от него выудить, а через четверть часа он со мной распрощался.
Я вернулся домой в тревожном, неприятном состоянии, под тягостным впечатлением загадочной угрозы, надвигающейся с севера.
Глава II
Прошло две недели. Смутная тревога, которую заронили в мою душу слова Туровского, не только не улеглась, а перешла в тягостное чувство непрерывного, почти болезненного беспокойства. Я старался уверить себя в том, что все это — пустые ребяческие страхи, о которых нельзя говорить серьезно, что Алексей Юлианович или подшутил надо мной, или сам поддался игре расстроенного воображения, — тревога меня не оставляла.
И, что хуже всего, — назойливо стали попадаться известия, ускользавшие ранее от внимания. Вспомнились многочисленные телеграммы минувшей зимы из различных уголков Европы и Америки.
— Небывалая снежная буря в Англии. В некоторых местах толщина снежного покрова достигает четырех с половиною метров.
— Суровые морозы в Польше. В вагонах товарного поезда обнаружено несколько замерзших трупов.
— Рим под снегом. Морозы, каких не запомнят старожилы.
Все эти сообщения, скользившие ранее бесследно, не останавливая на себе внимания, теперь получали новый, угрожающий смысл. В нынешнем же году намечалось кое-что посерьезнее.
Стояла середина июня, а между тем, север Европы, Азии и Америки, от берегов Северного Ледовитого океана вплоть до 64–65 параллели, лежал еще под снегом. Мурманск, Архангельск были в объятиях зимы, реки были скованы льдом, над угрюмой тундрой и в таежных лесах завывали метели. Южнее, примерно, на уровне Ленинграда и Вологды, весна наступила, но необычайно поздняя и холодная, при чем то и дело снова выпадал снег, а по утрам заморозки губили всходы озимых и молодые почки деревьев. Становилось ясно, что на земле действительно творится недоброе, и что нашей стране в первую очередь грозит тяжелое испытание.
Газеты по этому поводу болтали обычный вздор, хватаясь за первое попавшееся объяснение, но, по-видимому, больше всего склонны были приписывать нежданное бедствие внезапному ослаблению солнечного излучения, хотя определенных данных в пользу этой гипотезы не было никаких.
Так или иначе, беспокойство начинало охватывать широкие круги населения Старого и Нового Света.
Что касается меня, то все это время я жил в состоянии непрерывного нервного напряжения, словно ждал чего-то. И действительно, в один из этих странных июльских вечеров, когда бледное, немощное солнце освещало необычную картину города, одетого в снежный саван, — я получил коротенькую телеграмму:
«Важные сведения о нашествии льдов. Приезжайте немедленно Вырицу Туровский».
Разумеется, я не стал медлить. С первым же поездом, отвозившим с Детскосельского вокзала несколько хмурых субъектов, природе вопреки, наперекор стихиям, отбывавшим в это странное лето неизменную дачную повинность, — я выехал из Ленинграда.
Дача Туровского стояла на высоком берегу Оредежа, в сосновом лесу, и глядела неприветливым облупленным фасадом на остатки беседки с провалившейся крышей и запущенные заросли шиповника и малины.