Машина ужаса(Фантастические произведения)
Шрифт:
— Нет, отчего же? Тогда пускай отдохнет; тогда, пожалуй, можно будет на свежем воздухе, так сказать, культивировать этакие нежные цветочки. Но только не сейчас.
— А вы не боитесь, что, последовав вашему рецепту, человечество настолько укоренится в этом миросозерцании и настроении, что, выйдя на свежий-то воздух, окажется уже бессильным возделывать цветочки? Потеряет к ним вкус и желание? К чему же тогда окажется вся борьба?
— Однако же до сих пор этот вкус не утратился. Люди всегда будут мечтать о золотом веке.
— Потому и не утратился, что не все исповедовали вашу веру. Да ведь и вы сами, также как и отец ваш, больше других работали над расширением сострадания, как основного двигателя человеческой жизни. А ведь это и есть возделывание тех цветов, о которых мы говорили.
— Да, но мы делали и делаем только черновую работу, унавоживаем землю для будущего сада.
— Ну, а нам позвольте попытаться сквозь мрак и бурю времен пронести ростки тех самых цветов, для которых вы готовите почву.
— Завидная задача. Главное — руки будут чистенькими. Значит, вы отказываетесь принять участие в нашем предприятии?
Я колебался ответить. Юрий смотрел на меня умоляюще. Да и во мне самом боролись два чувства: отвращение к крови и желание увидеть близко, своими глазами события, которым равных, пожалуй, не было на протяжении всей истории.
Да притом у меня в глубине души шевелилось неясное ощущение, что отказ будет чем-то не совсем красивым. В конце концов, это могло быть просто трусостью.
— Нет, Сергей Павлович, конечно, я не отказываюсь, я поеду с вами и постараюсь быть вам полезным по мере сил и умения. Я буду вместе с вами обоими везде, где это будет нужно. Но не рассчитывайте на меня, как на бойца и Потрошителя чужих животов.
— Знаете ли, — засмеялся Сергей Павлович, — вы напоминаете мне одного моего родственника, какого-то двоюродного дядю или что-то в этом роде. Он участвовал в качестве офицера запаса в минувшей войне, был в самых тяжелых боях и походах и ни разу за все три года не дотронулся до оружия и даже просто не носил его вовсе, в бой же ходил обычно только с легким стеком для того, чтобы, как он говорил, руки были заняты. И вместе с тем был человек бесспорной отваги, всегда бывал на своем месте, впереди и в самых опасных и жарких местах; в конце концов, и погиб где-то в Галиции или Румынии, — ему начисто оторвало голову снарядом. Из принципа исполнял свой долг, но не хотел принимать участия в пролитии крови. Ну, скажите, разве это не донкихотство по существу?
Настала моя очередь рассмеяться.
— А знаете, Сергей Павлович, — ответил я, — вы не находите, что в мире было бы удивительно скучно, если бы он не был разбавлен некоторым количеством донкихотства?
На этом разговор наш кончился. С вечерним поездом Морев уехал в Москву, поручив нам и его помощникам сделать те приготовления, которые могли быть исполнены без него.
Заключались они, главным образом, в укупорке необходимых материалов, уже готового препарата изолятора, костюмов, им пропитанных, и просто личных наших сборах.
Юрий весь горел нетерпением, и время, казалось, было для него тяжелым игом. После первой радости встречи с матерью он точно забыл о ней и бегал по комнатам из угла в угол, словно стены давили его своей тяжестью.
Конечно, судьба человечества — важное дело, но все же, кажется, красивые глаза здесь были важнее.
Глава XVIII
Мы спешим на помощь
Через три дня Сергей Павлович вернулся.
Вопрос был решен, и ему было предоставлено все, чем располагали в центре, чтобы облегчить и ускорить работу. Это и неудивительно. Он сумел нарисовать в Москве картину грядущего бедствия и все вытекающие отсюда возможности. Помимо человеколюбия, простой инстинкт самосохранения требовал использования оказавшегося в руках оружия. В конечном счете это была самооборона. В тот же день мы отправили через нашего представителя в Вашингтон шифрованную телеграмму с известием о готовящейся экспедиции и необходимых для ее работы приготовлениях, если правительство Соединенных Штатов согласно принять помощь. Исходным пунктом предлагался Гальвестон, как самый отдаленный от Памлико- Саунда порт на восточном побережье, в расчете на то, что до этой точки влияние установок Джозефа Эликотта распространяться не могло, а работать надо было вне пределов его досягаемости. Во всяком случае, вся работа должна была производиться в полнейшей тайне.
В тот же день был получен ответ, в котором сообщалось, что правительство Вашингтона с благодарностью принимает предлагаемую помощь и просит немедленно указать те предварительные работы, которые должны были быть произведены до прибытия экспедиции. В качестве базы технической подготовки предлагался университет в Сан-Франциско (вернее, в Беркелее) с его богатыми лабораториями, которые можно было использовать для необходимых работ.
Еще до отъезда Сергея Павловича из Москвы в ответ на это были подробно перечислены те подготовительные меры, которые необходимо выполнить до нашего прибытия в смысле заготовки и подвоза некоторых материалов и надлежащего оборудования для химических работ, а также выбора и подготовки личного состава небольшого отряда, его экипировки и вооружения. Что касается людей, то Сергей Павлович решил ограничиться тремя сотнями, при чем было поставлено условием, чтобы был произведен тщательный выбор относительно состояния здоровья, особенно сердца и нервной системы. Затем просили заготовить полторы тысячи костюмов, предназначенных для защиты от горчичного газа; их предполагалось пропитать составом психического изолятора и таким образом оградить участников экспедиции от действия машин противника.
Что касается, наконец, оружия, то требовалось спешно выбрать из арсеналов, старых складов, музеев — годные еще к употреблению пушки и ружья, стреляющие старым дымным порохом, — с соответствующими снарядами и патронами к ним. Вместе с тем, требовалось немедленно приступить к переделке аэропланных бомб, заменив в них заряды также черным селитряным порохом.
Два следующих дня после возвращения Морева прошли у нас в лихорадочных приготовлениях.
Сергей Павлович, по своему обыкновению, раз решив что- либо твердо, уже не выражал никаких сожалений и колебаний, и работал упорно, систематически, как заведенный механизм, сосредоточив на поставленной цели все внимание.
Юрий был вне себя. Все сборы, вся работа казались ему бесконечно медленными и излишними. Он мучился угрызениями совести за то, что бежал с Памлико-Саунда, оставив мисс Margaret, торопил Сергея Павловича и получал от него неизменно один и тот же ответ:
— Выше головы не прыгнешь.
Метался он, как затравленный зверь и становился совершенно больным, приводя в отчаяние мать, и без того ужасавшуюся мысли о предстоящей экспедиции.
Я тоже был далеко не в радужном настроении. Мне предстояла задача — произвести безболезненно операцию дома, где, конечно, я должен был натолкнуться на отчаянное сопротивление.
После горячей борьбы со слезами, упреками, обмороками и всеми средствами женского арсенала, — я одержал победу, но далась она мне нелегко, и я чувствовал, что, если пробуду дома еще два — три дня, то не выдержу характера. Атмосфера в доме была такая, словно ежеминутно должна была взорваться бомба, начиненная экразитом, лиддитом, мелинитом и еще не знаю какой дрянью.
Все ходили на цыпочках; у жены был такой вид, словно у нее смертельно болели зубы; на себя я вообще избегал смотреть в зеркало.