Машина времени. Рассказы
Шрифт:
Вижу, он вздрогнул. И снова за свое: «Бу-у-у! Бу-у!» – «Вот еще! Разве вы состоите членом клуба? – говорю, и, чтобы показать ему, что он в моих глазах ничто, я прямо шагнул наискось сквозь него и взял со стола свечу. – Вы член клуба?» – снова спрашиваю, глядя на него сбоку.
Он чуть посторонился, чтобы я не занимал его места, и вид у него был при этом угнетенный.
«Нет, – сказал он в ответ на мой вопрошающий взгляд, – я не член этого клуба. Я призрак».
«Это еще не дает вам права доступа в клуб «Сирена». Вы кого-нибудь желаете здесь увидеть?»
Спокойно, не торопясь, чтобы нетвердость моей руки, вызванную вином, он не принял за проявление испуга,
«Что вы здесь делаете?» – спросил я.
Он опустил руки, перестал выть и стоял, смущенный и неловкий, призрак бесхарактерного, глупого юнца.
«Я явился на землю», – говорит.
«Сюда вам совершенно незачем было являться», – сказал ему я твердым голосом.
«Но ведь я привидение», – возразил он в свое оправдание.
«Очень возможно, – говорю, – но сюда вам совершенно незачем являться. Здесь солидный частный клуб; приезжие останавливаются здесь с детьми, с няньками, а вы бродите здесь так неосмотрительно. Какая-нибудь малышка легко может набрести на вас и насмерть перепугаться. Об этом вы, конечно, не подумали?»
«Нет, сэр, – ответил он, – не подумал».
«А не мешало бы. У вас ведь нет никаких особых притязаний именно на этот дом? Вы не были здесь убиты, надеюсь?»
«Нет, сэр, никаких особых притязаний; просто я подумал: раз он такой старый и дубовые панели по стенам…»
«Это вас не извиняет. – Я поглядел на него строго. – Ваше появление здесь было ошибкой, – сказал я снисходительно. Потом я сделал вид, будто ищу спичку по карманам. А потом снова посмотрел на него и сказал напрямик: – На вашем месте я не стал бы дожидаться петухов. Я исчез бы немедленно».
«Дело в том, сэр…» – начал он растерянно.
«Исчез бы», – повторил я для пущей ясности.
«Все дело в том, сэр, что… я… у меня не получается».
«Не получается?»
«Нет, сэр. Вероятно, я что-то забыл. Я здесь со вчерашней полуночи прячусь по закоулкам, по комодам, в пустых номерах. Сам не знаю, что со мной. Я никогда раньше не являлся и с непривычки чувствую себя совсем сбитым с толку».
«Сбитым с толку?»
«Да, сэр. Я пробовал несколько раз, но у меня ничего не выходит. Верно, я упускаю какую-то мелочь, но из-за этого я не могу вернуться назад».
Я, знаете ли, просто пришел в замешательство. А он глядел на меня так уныло, что я, хоть убейте, не мог продолжать с ним разговор в прежнем высокомерном, назидательном тоне.
«Вот странно, – говорю, и тут мне почудилось, что внизу кто-то ходит. – Идемте в мою комнату, – сказал я ему, – и там вы мне все расскажете подробнее. Я ничего не понял».
И я хотел было взять его под руку. Но, разумеется, это было все равно что хвататься за дым.
Номер своей комнаты я, видно, позабыл, потому что мы с ним заглядывали в одну дверь за другой – хорошо еще, что я был один на всем этаже, – пока наконец я не признал мои пожитки.
«Ну вот, – сказал я и уселся в кресло, – присаживайтесь и расскажите мне все толком. По-моему, вы попали в крайне щекотливое положение, старина».
Ну, он сказал, что сидеть ему не хочется, лучше он полетает по комнате, если, конечно, я ничего не имею против. И стал летать взад-вперед, покуда мы вели с ним длинный и серьезный разговор. Очень скоро выпитое виски начало испаряться из моей головы, и мне вполне ясно представилось, в какую дьявольски дикую и невероятную переделку я попал. Я сижу, а у меня перед глазами, по моей чистой, уютной спальне с ситцевыми старинными занавесями в цветочек, летает взад-вперед настоящее, классическое привидение, полупрозрачное, бесшумное,
Лицо у него было не то чтоб очень честное, но поскольку уж его видно было всего насквозь, иначе как правду он, конечно, говорить не мог.
– Как это? – спросил Уиш, вдруг выпрямившись в кресле.
– Что? – не понял Клейтон.
– Как это – поскольку его было видно насквозь, он мог говорить только правду? Я не понимаю.
– Я тоже, – ответил Клейтон с неподражаемой серьезностью. – Но тем не менее это так, могу вас уверить. Знаю только, что он ни разу ни на йоту не отступил от святой истины. Рассказывал он мне, как погиб: спустился с зажженной свечой в подвал посмотреть, где протекает газ… А работал он, когда обнаружилась эта утечка, как он мне объяснил, учителем английского языка в одной лондонской закрытой школе.
– Бедняга, – сказал я.
– И я так подумал, и чем больше он рассказывал, тем больше укреплялся в этой мысли. Существование его было бессмысленно и при жизни, и после смерти тоже. Об отце, о матери и о своем школьном учителе – обо всех своих близких он говорил с озлоблением. Он был слишком обидчив, нервозен, считал, что никто его не ценил по-настоящему и не понимал. Кажется, у него за всю жизнь не было ни одного близкого человека, и никогда ни в чем он не добился успеха. От спорта увиливал, на экзаменах проваливался. «С некоторыми вот так бывает, – объяснил он мне. – Как только я входил, например, в экзаменационный кабинет, все сразу вылетало из головы». И, разумеется, был помолвлен – с такой же слабохарактерной особой, как он сам, надо полагать, – когда случилась эта досадная оплошность с газом, положившая конец всем его земным делам. «Ну и где же вы теперь? – спросил я его. – Не в…»
Но на эту тему он изъяснялся как-то туманно. Я понял его так, что он находился в некоем неопределенном, промежуточном состоянии, в каком-то особом резерве для душ, слишком ничтожных для таких определенных вещей, как грех или добродетель. В общем, не знаю. Он был слишком неразвит и занят собой, чтобы я мог из его рассказа составить себе ясное представление о том месте, о той области, что лежит по Ту Сторону Добра и Зла. Но где бы он ни обретался, он, видимо, попал в общество себе подобных призраков – таких же малодушных юнцов из лондонского простонародья, которые все были между собой на дружеской ноге, и у них там, вероятно, без конца велись разговоры о том, кто и когда выходил являться, и о прочих подобных делах. Да, так он и говорил: «Выходил являться»! У них это там почитается величайшей доблестью, и большинство из них так никогда и не отваживается на такое предприятие. Ну, подзудили его, знаете, он и явился.
– Удивительно! – воскликнул Уиш, глядя в камин.
– Так, во всяком случае, я его понял, – скромно пояснил Клейтон. – Может быть, конечно, я не в состоянии был совершенно трезво отнестись к его рассказу, но именно такой он изобразил мне среду, в которой вращался. И он все летал по комнате и говорил, говорил своим слабым, глухим голоском – все о себе, о своей злополучной персоне, и ни разу от начала и до конца не произнес ни единого твердого суждения. Он был еще тщедушнее и бестолковее, еще никчемнее, чем если бы он стоял там живой. Но только тогда бы он, как вы понимаете, не стоял в моей спальне – то есть будь живой, я хочу сказать. Я бы вышвырнул его вон.