Маска Димитриоса
Шрифт:
— Ну, это серьёзный вопрос.
— Мы не понимаем этого только потому, что недостаточно просты и скромны. Чтобы стать философом, не нужно никакого особого образования. Достаточно быть простым и скромным. — Он смотрел на Латимера, и взгляд его излучал простоту и скромность. — Живи и давай жить другим — вот в чем секрет счастья. И оставим Всемогущему право отвечать на те вопросы, которые вне нашего немощного разумения. Мы не в силах бороться против Судьбы. Если Всемогущему угодно, чтоб мы поступали нехорошо, то, значит, Он видит в этом какую-то цель, которая нам не всегда ясна. Если Всемогущий хочет, чтобы
В этом месте отрыжка прервала его разглагольствования. Подняв глаза вверх, он посмотрел на полку, где стояли чемоданы Латимера. На его лице засияла улыбка.
— Я часто думаю, — заявил он, — сколько появляется пищи для размышлений, когда едешь в поезде. Взять хоть чемодан. Какое сходство с человеком! Ведь мы тоже на жизненном пути приобретаем множество наклеек. Наклейки — это то, какими мы хотим казаться, но ведь главное — какие мы внутри. И как часто, — тут он в отчаянии замотал головой, — как часто чемодан не содержит ничего чудесного. Вы ведь не будете спорить со мной?
Латимера давно тошнило от его речей. Он выдавил из себя:
— А вы очень хорошо говорите по-английски.
— Английский — чудесный язык Шекспир, Герберт Уэллс — у вас есть великие писатели. Но я не могу полностью выразить все свои мысли по-английски. Вы, должно быть, заметили, что мне гораздо ближе французский.
— Но ваш родной язык?
Толстяк развёл руками, и на правой руке блеснуло кольцо с алмазом.
— Я гражданин мира, — ответил он, — для меня все страны, все языки прекрасны. Если бы только люди могли жить, как братья, без ненависти и с верой в Чудесное. Но нет! Всегда найдутся коммунисты и так далее. Очевидно, такова уж воля Всемогущего.
— Кажется, я засыпаю, — сказал Латимер.
— Сон! — подхватил толстяк. — Это великая милость, дарованная нам, людям. Меня зовут, — сказал он без всякой связи с предыдущим, — мистер Питерс.
— Мне было очень приятно познакомиться с вами, мистер Питерс, — ответил ему Латимер довольно сухо. — Мы прибываем в Софию очень рано, поэтому я не буду раздеваться.
Он выключил верхний свет в купе, оставив гореть лишь синюю лампочку над входом да два ночника, и залез под одеяло.
Мистер Питерс следил за его действиями с какой-то непонятной грустью, потом начал раздеваться. Балансируя на одной ноге, надел пижаму и забрался на свою полку. Минуты две он лежал неподвижно, тихо посапывая, потом повернулся на бок и, достав книжку, начал читать. Латимер выключил свой ночник и закрыл глаза. Через минуту он крепко спал.
Поезд прибыл на границу ещё до рассвета, и Латимера разбудил проводник. Мистер Питерс все ещё читал. Очевидно, его бумаги пограничники просмотрели в коридоре, и Латимер с сожалением подумал о том, что так и не узнал, к какой же национальности принадлежит сей гражданин мира. Сон был сломан, и Латимер, подремав ещё немного, открыл глаза. За окном слабо серело утро. Поезд прибывал в Софию в семь. Латимер начал собирать вещи. Мистер Питерс погасил ночник и закрыл глаза. Когда поезд загромыхал на стыках, Латимер тихо открыл дверь купе.
Мистер Питерс вдруг повернулся на другой бок и посмотрел на него.
— Простите, что разбудил вас, — сказал Латимер.
В серой полутьме купе улыбка на лице толстяка
— Напрасно беспокоитесь, — сказал он, — я все равно не спал. Я только хотел сказать вам, что лучше всего остановиться в отёле «Славянская беседа».
— Благодарю за совет, но я уже заказал по телефону номер в «Гранд-Палас». Мои друзья рекомендовали мне именно этот отель.
— Это очень хороший отель. — Поезд начал тормозить. — До свидания, мистер Латимер.
— До свидания.
Как и любому пассажиру, Латимеру очень хотелось поскорее добраться до отеля, принять ванну, позавтракать, и только потом он задумался над тем, каким образом мистеру Питерсу стала известна его фамилия.
Год 1923-й
Латимер много думал над тем, что ему нужно будет сделать в Софии. В Смирне и в Афинах все сводилось к тому, чтобы получить доступ к документам. С этой работой легко мог справиться любой достаточно компетентный работник сыскного агентства. Здесь все было иначе. Очевидно, софийская полиция знала о Димитриосе, но, как верно заметил полковник Хаки, лишь немногое. Только после запроса полковника полиции удалось разыскать женщину, знавшую Димитриоса, и получить от неё сведения о нем. Познакомиться с документами из архива полиции было интересно главным образом потому, чтобы выяснить, чего не знала полиция. Латимер вспомнил слова полковника, что при расследовании покушений важно найти не того, кто стрелял, а тех, кто субсидировал покушение. Латимер очень сомневался, что полиция додумалась до этого.
Первое, что предстояло ему выяснить: кому было выгодно убийство премьер-министра Александра Стамболийского. Только получив хоть какую-то информацию, можно было строить предположения о роли Димитриоса в этом деле.
Во второй половине дня Латимер отправился к Марукакису, корреспонденту французского агентства, рекомендованному ещё в Афинах Сиантисом. Тот оказался смуглым, поджарым брюнетом с умными, слегка выпученными глазами. Иногда по его губам пробегала ироническая усмешка, точно Марукакис сожалел о своей излишней откровенности. Он беседовал с Латимером тем вежливым тоном, каким обычно ведутся переговоры о вооружённом перемирии. Разговор шёл на французском.
— Какая информация вас интересует, месье?
— Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали о событиях, происходивших в 1923 году и связанных с покушением на Стамболийского.
— Вот как? — удивился Марукакис. — Это было так давно, что мне придётся напрячь память. Я буду рад помочь вам. Но вам придётся немного подождать, ну, скажем, часок-другой.
— Если бы вы согласились поужинать со мной сегодня вечером в отёле, где я остановился, я был бы просто счастлив.
— А где вы остановились?
— Отель «Гранд-Палас».
— Я знаю место, где готовят лучше и ужин обойдётся намного дешевле. Если хотите, я зайду за вами в восемь вечера. Вы не возражаете?
— Разумеется, нет.
— Очень хорошо. Тогда встретимся в отёле. До свидания.
Он появился минута в минуту. Выйдя из отеля, они прошли по бульвару Марии-Луизы, потом вверх по Алабинской и затем свернули в узкую боковую улочку. Не доходя шагов десяти до лавки зеленщика, Марукакис вдруг остановился и, немного смутившись, обратился к Латимеру: