Маска ночи
Шрифт:
Что ж, если улетевшая записка была написана кем-то другим, то у этого человека был только один мотив. Заманить меня в дом госпожи Рут и там…
Я подумал о том, как удобно было приоткрыто окно в столовой, почти приглашая меня залезть внутрь. Припомнил, как двое «посетителей» открыли дверь ключом, а потом заглянули во все комнаты, а также наверх, прежде чем пройти в спальню. Искали ли они госпожу Рут, поскольку она могла испустить дух в любом уголке
Или они искали Николаса Ревилла?
«Ничего нет», – сказал один из закутанных в капюшоны.
Но нет же, там кое-что было: там был труп, лежавший перед ними на кровати. Сказал ли он это до того, как заметил мертвую кормилицу, или же они искали другого человека?
Хотели ли они поймать меня в ловушку в этом доме, захватить врасплох, а потом разобраться со мной?
Только один из них говорил. А еще он отпустил загадочное замечание об «озорных вишнях». Что-то знакомое было в его голосе, хотя его заглушал капюшон.
Покончив на время с размышлениями, я покинул луга у реки и направился обратно на Карфакс и в «Золотой крест». Мне пришло в голову, что я должен сообщить властям об Анжелике Рут, но теперь нельзя было предъявить тело, а единственное доказательство какого-либо преступления – скомканная записка – было потеряно. В любом случае, если бедная старушка Рут действительно скончалась от чумы, то коронер или судья меньше всего захотели бы заниматься расследованием ее смерти. Какой смысл? Что значит одна смерть среди столь многих?
На пустынном дворе «Золотого креста» я повстречал этого нахального конюха Кита Кайта. Он убивал время.
– Добрый день, Николас, – сказал он.
– Мастер Кайт.
– Уже на ногах в такую рань?
– Я изучал город.
– Слышал, вы скоро уезжаете.
– Только я?
– Ха, то есть вся ваша труппа уезжает, Николас.
– Тогда уверен, что ты слышал больше, чем кто бы то ни было из моей труппы – кроме старших. В таверне нет секретов.
– Я прикладываю ухо к земле.
Конюх похлопал себя по соломенной голове и хихикнул.
– Какое странное выражение, – сказал я. – Я хочу сказать, никто ведь по-настоящему не прикладывает свое ухо к земле.
– Полагаю, нет, но это такая фигура, знаешь ли, – заявил этот ученый укротитель лошадей.
– Именно так, риторическая фигура, – ответил я.
– Подобные вещи не заслуживают такого пристального внимания.
Но я заметил, что Кит Кайт изучает меня с самым пристальным вниманием.
– Я недавно слышал еще одно выражение, – заметил я. – Я не слышал его раньше и потому подумал, может, его употребляют только здесь.
– Какое?
– Что-то вроде… дай-ка подумать… вроде как «злые вишни», кажется.
– Где ты это услышал?
Я вывернулся, ответив:
– Точнее будет сказать, что я его подслушал. Кит Кайт прищурил глаза и почесал голову, довольно убедительно изображая неведение.
– Мне оно тоже ни о чем не говорит. Возможно, ты ослышался, Николас.
– Возможно.
Я собрался было уйти, оставив конюха в его притворной неуверенности. Сделав пару шагов, я щелкнул пальцами и развернулся:
– Точно! Не злые – озорныевишни, вот как.
– Безусловно, вы ослышались, мастер Ревилл, – сказал Кит Кайт.
– Не думаю. Как и ты, я прикладываю ухо к земле. Затем я вошел в таверну, но не поднялся в своюкомнату, а остановился сразу за дверью и принялся наблюдать за реакцией Кайта в щель между дверью и косяком.
Конюх стоял посредине двора. Озадаченность исчезла с его лица. Я отчетливо видел его выражение. На его лице отразилось нечто более решительное, более жесткое.
Я так и подпрыгнул, когда чья-то рука опустилась на мое плечо.
– Шпионим?
– А… э-э… мастер Давенант.
Хозяин «Таверны» подошел ко мне ближе. Лицо у него было длинным, как у гончей. Интересно, что он делает в «Золотом кресте»?
– Ревилл-актер, не так ли?
От него сильно несло выпивкой.
– Что вы знаете о том человеке? – спросил я. – О конюхе.
– О конюхе?
– О Ките Кайте.
– Понятия не имею, кто это.
Тем не менее Джек Давенант просунул голову за дверь.
– О ком вы толкуете, Ревилл? Там никого нет.
– Это не важно.
– Вы уезжаете, – сказал Давенант, эхом повторяя слова конюха.
Тон его был чем-то средним между приказанием и вопросом. Я понял, что он говорит обо всей труппе, нежели об одном ее скромном члене.
– Да, уезжаем. Нам здесь больше нечего делать, – ответил я.
– Больше никакой игры, – сказал Давенант. – Никакого зла.
Он побрел мимо меня во двор. На моих глазах он пнул одну из подпорок помоста, на котором мы совсем недавно давали «Ромео и Джульетту» и другие пьесы. Я по-прежнему спрашивал себя, что он делал в «Золотом кресте».
Но в эту минуту не поведение владельца соседнего постоялого двора ставило меня в тупик, а реакция Кайта. Несомненно, выражение «озорные вишни» заставило его насторожиться.