Маска ночи
Шрифт:
Меня захлестнула волна головокружения. Думаю, это было следствие последних нескольких часов. Пирман обрушил еще один удар на мою правую руку, и, хотя я смог удержать шпагу, я почувствовал, что еще одна атака – и я выпущу ее. Я, казалось, мог видеть себя со стороны, и слова Меркуцио о «пище для червей» Закрались мне в голову. Неуместные и неприятные слова – но я исполнял эту роль несколько раз и лучше кого бы то ни было знал о последних минутах своего персонажа.
А затем Пирман вдруг оступился. Он врезался в стену коридора и соскользнул вниз по стене, широко расставив руки, чтобы избежать падения, мотая из стороны в сторону своей продолговатой головой. На миг он оказался беззащитен. Это был мой единственный
Бесполезный наконечник дрожал в стене, а я стоял, сжимая зазубренный обломок. Что ж, это была театральная шпага, а не настоящий клинок, закаленный в Толедо. Он сгодился бы для какого-нибудь Тибальта или Меркуцио, но совсем не предназначался для схватки не на жизнь, а на смерть.
Пирман вновь был на ногах. Его хобот взмыл вверх. Он поднял трость. Моя рука сжимала несколько дюймов заостренного металла, в то время как он размахивал оружием, в несколько раз превосходившим мое по длине. Я выбросил вперед одну руку – ту, в которой держал остатки шпаги, – чтобы защитить лицо, другой принялся искать ручку двери за спиной.
Теперь настала моя очередь потерять равновесие. Пытаясь ощупью найти ручку двери, я поскользнулся на чем-то, и мои ноги стремительно поехали вперед. Я упал так, как на сцене мог бы упасть только шут. То есть я совершенно негероически шлепнулся на зад. Спиной и головой я стукнулся о дверь, которую пытался открыть. Краем сознания я отметил, что поскользнулся на своей собственной крови, которая теперь обильно струилась по моему лицу.
Эндрю Пирман, безобразное насекомое, придвинулся. Для этого ему понадобилось всего два больших шага. Он уселся на меня верхом и посмотрел вниз. Как мало света вспыхивало в его стеклянных глазницах! Он занес трость. Я знал его цель. Он сказал: этим я забил человека до смерти.
Тут раздался оглушительный шум, и снаружи послышались голоса:
– Открывайте!
– Ник, ты здесь?
В дверь забарабанили. Мои друзья звали меня. Пирман взглянул вверх, точнее, поднял свой клюв. Я ощущал его колебание, секундное колебание. Гром кулаков по дереву удвоился.
– Ревилл! Отзовись, если ты там.
– Откройте дверь!
В правой руке я все еще держал зазубренный обломок шпаги. Пока Пирман был занят шумом снаружи, я всадил его в незащищенную лодыжку противника. Извиваясь, он отпрянул в другой конец коридора, вырвав клинок из раны и оставив его в моей руке. Возможно, он закричал или завопил. Не знаю. В дверь продолжали колотить, в ушах у меня гудело, как будто кровь бурным потоком прилила к моей голове.
Я с трудом встал на четвереньки, нырнул вперед и ткнул своей сломанной шпагой куда-то вниз. Выпад был сделан вслепую, и я промахнулся. Во второй раз я прицелился лучше, и мне повезло. Вторым уколом я пронзил ступню Пирмана. Я чувствовал, как обломок клинка прошел насквозь и вонзился в пол под ним. На Пирмане по-прежнему были его простые, безыскусные башмаки, которые – как он и сказал – как раз годились для подмастерья. Они не могли служить достаточной защитой против заостренного куска металла. А я вложил во второй удар всю силу, на какую только был способен.
Потом, по-прежнему на четвереньках, я круто развернулся и распахнул дверь. Абель и Джек ввалились в переднюю. Эндрю Пирман, издавая нечленораздельные звуки, потянулся вниз, чтобы вынуть обломок шпаги из своего тела. Но боль оглушила его, и он не мог сделать этого одной рукой: в отчаянии я вогнал сломанный клинок так глубоко, что он застрял в досках пола. Чтобы отцепить ногу, Пирману пришлось положить белую трость, которой он пользовался с таким смертоносным искусством.
Не переставая скулить, Пирман резким рывком вытащил клинок – какой боли ему это стоило, не представляю, но скорее всего он ничего не почувствовал. Я слышал, что люди забывают о своих ранах в пылу битвы. Джек и Абель тем временем стояли разинув рты от представившегося им зрелища. Безобразное, корчащееся от боли черное насекомое.
Как только Пирман высвободил ногу и вновь завладел тростью, Абель и Джек двинулись вперед. Пирман отшвырнул в сторону окровавленный обломок – коридор был настолько мал, что я почти тотчас же поднял его.
Пирман оказался в невыгодном положении. Трое на одного. Он был ранен в обе ноги. Я проткнул лодыжку одной и (по счастливому стечению обстоятельств) пронзил ступню другой – он, казалось, обезумел. Его большая голова качалась вверх и вниз, зловещие круги, которые были его глазами, отражали свет, проникавший в полуоткрытую дверь.
Джек откуда-то достал еще одну шпагу. Абель вынул нож. У меня в руках снова оказалась моя сломанная шпага. Я молча закрыл входную дверь, а Джек двинулся вдоль стены, чтобы помешать Пирману скрыться в маленькой боковой комнате. Мы стояли так близко, что убийца в маске не мог поднять трость для хорошего удара наотмашь. Так близко, что мы были как затягивающийся узел петли.
Не говоря ни слова, мы окружили этого человека, этого порочного человека, убившего Анжелику Рут, Хью Ферна и (как я подозревал) двух своих сообщников, так же как и многих других, чьих имен мне никогда не узнать. Петля затягивалась. Я слышал напряженное дыхание своих друзей. Кровь все еще заливала мне глаза.
Мы подняли свое оружие…
…и надвинулись на него.
Пирман съежился в комок, прижавшись спиной к стене. Внезапно он снова поскользнулся. Он очень нетвердо стоял на своих покалеченных ногах. Он замахал в воздухе руками, и Джек, прыгнув, выхватил у него трость. Наш враг теперь был безоружен. Не знаю, что мы собирались делать дальше, – даже по прошествии некоторого времени я не хочу думать о той кровавой цели, которую мы преследовали, – но нам не пришлось ничего делать.
Огромная голова, увенчанная клювом, вдруг выгнулась назад, и у основания капюшона показалось тонкое острие. Жуткий, булькающий звук донесся от закутанной головы, а потом из щели между плащом и капюшоном, хлынула кровь. Пирман упал на наконечник шпаги, которая сломалась в моей руке и по-прежнему торчала из стены коридора. Она пронзила его насквозь. Всего лишь бутафорское оружие, но, даже будучи просто зазубренным обломком, оно оказалось способно нанести смертельную рану, попав в уязвимую точку на шее.
Абель, Джек и я инстинктивно отшатнулись, насколько могло позволить узкое пространство коридора, и смотрели, как черная тень корчится и застывает в неподвижности. Я приложил руки к ушам, чтобы заглушить ужасные хриплые звуки, исходившие от этого чудовищного умирающего насекомого. Наконец звенящая тишина упала на маленькую каморку.
Долгое время после этого мы молчали.
Пирман был мертв. Жуткий конец, но сложно было считать его несправедливым.
Если бы нам удалось захватить его живым, мы, наверно, потащили бы его в тюрьму, раненого, хромающего узника. Потом, после должного следствия, Эндрю Пирман встретил бы свой конец на виселице. То есть так было бы, если бы нашлись судья и присяжные, чтобы судить его, тюремщики, чтобы бросить его за решетку, и палач, чтобы вздернуть его, – ибо чума совершала набеги на все слои общества Оксфорда. Так что могло случиться, что Пирман и сам не дожил бы до своей законной казни, а пал бы жертвой недуга, который он использовал для собственной выгоды.