Маска Владигора

В кузне до того было жарко, так остро пахло гарью, окалиной, еще чем-то едким, проникающим в горло, даже в легкие, что любимый Владигором дружинник Бадяга Младший то и дело дергал себя за вышитый красной нитью ворот нарядной рубахи, дул на свою волосатую грудь, желая хоть немного охладить себя, проводил по мокрому затылку рукой. Казалось, еще минута, и он, знатный, смелый воин, выходивший в бою один против десятерых, упадет здесь замертво от жары, вони и частого, громкого

Младшим Бадягу прозвали еще в отрочестве, потому что нужно было отличить парня, уже не раз показавшего себя в сражениях, от отца, которого, так уж получилось, тоже звали Бадягой. К тридцати годам Бадяга Младший, когда уже не было на свете Бадяги Старшего, превратился в коренастого, даже толстоватого мужа с густющей бородой, с шишковатым носом и страшным рычащим голосом, а поэтому прозвание Младший казалось многим совсем неподходящим для могучего, свирепого в бою дружинника. Но тот сказал однажды строго, обращаясь к пытающейся шутить над именем его ратной братии:

— Не замай. Как отец прозвал, так и будет!

И вот сейчас стоял Бадяга в кузне, пыхтя и отдуваясь, и никак не мог понять, зачем он позван сюда Владигором. Сам же князь, раздетый по пояс, но с кожаным фартуком, прикрывшим грудь, с блестящей от пота кожей, под которой гуляли, бугрились мышцы, с волосами, перехваченными тесемкой, все ковал и ковал с тремя подручными наконечники для стрел, не желая замечать страданий Бадяги.

Дружинник же видел, что наконечники выходят какими-то чудными — вроде бы и для стрел, но совсем другого вида: тяжелые, почти как для дротика, иные — изогнуты, как полумесяц, с рогами, выгнутыми в направлении полета стрелы, другие — будто срезаны ножом, тупорылые, но с острой по кругу кромкой. Никогда раньше не видел таких чудных наконечников Бадяга. Зачем такие?

Владигор же все ковал и ковал без устали. Выхватит из горна клещами раскаленную болванку, прошепчет что-то, отвернувшись в сторону, положит на наковальню — и пойдет охаживать молотом раскаленную докрасна железку так, что искры летят. Поворачивает направо и налево, вверх и вниз, мнет ударами металл, и глядишь, через малое время в клещах и не болванка вовсе, а новый наконечник.

На поддон его бросает — тут уж наконечник клещами берет подручный, снова к огню несет, вновь раскаляет докрасна железо и для закалки опускает быстро в чан с какой-то жидкостью. Испаряясь, задымит она, вони в кузне прибавляя, и только после этого готовый наконечник кладется в большую глиняную мису, заполненную уж до половины.

Вдруг Бадяга, к великой радости своей, услышал, как один подручный виноватым голосом сказал:

— Господине, вышли уж болванки, нет боле…

Владигор сурово на него взглянул, сказал:

— Что, лоботрясы, поленились больше заготовить? Мало ж наковали! Вот попробуют в другой раз ваши спины каши березовой! Ну ладно, нет так нет. Огонь гасите в горне.

Увидев вспотевшего, чуть не валившегося на земляной пол кузни Бадягу, улыбнулся широко и не без лукавства:

— А, Младшой Бадяга здесь! Нарочно тебя позвал, чтоб видел, как князь работать умеет. Победа-то в бою здесь куется. Все, выходим.

Бадяга едва ли не бегом пустился прочь. На подворье княжеского дворца, где и была устроена кузница, он долго и тяжело дышал, похожий на огромного сома, вытащенного из воды. К Владигору же подошли два отрока-слуги. Один нес большой кувшин с водой, другой — льняное полотенце. Князь долго умывался, фыркал, шлепал по телу руками. Вытерся и, передавая полотенце отроку, сказал:

— А теперь бегом — неси мне кружку квасу, да смотри, налей побольше. А дружиннику Бадяге — пива крепкого, ледяного. Он запарился у нас маленько.

И подмигнул Бадяге.

Дружинник, выпив пива, ожил. Ладонью бороду утер, усы, заговорил:

— Не то худо, княже, что запарился, а тем недоволен я, за прямоту прости, что видел господина Синегорья за черной, срамотной работой. Да что ж ты, простолюдин какой, чтоб пустяками такими заниматься? Мог кому и поручить работу, коль нашла на тебя такая блажь — наконечники для стрел ковать.

Владигор посмотрел на Бадягу, наклонив голову к плечу, с сожалением, как на полоумного. Немного погодя сказал:

— Младшой, а ведь еще отец мой, Светозор, мечи ковал, заговоры знал…

— Мечи — не стрелы, дело княжеское, — махнул рукой Бадяга. — А острия для стрел в Синегорье и мальчишки делают. Эка невидаль.

Бадяга был прав. Стрельбу из луков в Синегорье любили. Даже мальчики, не износившие и первой пары штанов, такие выделывали луки и стрелы, что и взрослому воину не зазорно было из них стрелять. Деды, отцы долгом своим считали обучить сыновей рукомеслу этому. Луки делали гнутые, клеенные из нескольких полос древесных, причем до трех пород дерева шло на лук: сверху — полоса березовая, средняя — ракитовая, нижнюю же клали липовую. Мочили склейку, а после выгибали над огнем. Рукоятку делали удобной, по руке, а над нею — канавку, чтоб стрела по ней бежала.

Не меньше труда требовалось при изготовлении стрел. Городские кузнецы за небольшую плату ковали мальчишкам наконечники, но зачастую юные умельцы делали их из кости или даже из осколков кремня. Главным считалось материал для лука найти, и лучше липы или березы не было древесины — щепили полешки, выбирая те, что без сучков, потом тщательно круглили ножом и камнем, до блеска натирали сухим хвощом. Изготавливали стрелы и из тростинок крепких.

Лучше перьев сороки для стрелы не придумаешь, но годились и галочьи, и вороньи, и от всякой другой крупной птицы. Вставив перья в прорезь, крепили их рыбьим клеем, а то и просто бечевкой тонкой прикручивали.

Лук и стрелы жители Ладора готовили прежде всего для дел военных. У каждого в дому висел такой лук с полусотней стрел да с десятком запасных тетив из сухожилий бычачьих, которые хранились в особом месте, где не могли они пересохнуть или, напротив, отсыреть. Но для охоты пользовались другим луком, хоть и изготовленным подобно боевому. Дичи в лесах, что окружали столицу Синегорья, водилось видимо-невидимо, а поэтому глухарь, тетерка, заяц, кабан, косуля нередко украшали стол ладорцев.

А еще очень любили ладорцы стрелять из лука в цель. Состязания лучников, по обычаю, назначались в один из дней после сбора урожая. В умении каждого ладорца отлично стрелять из лука Владигор видел залог успеха при отражении набегов со стороны враждебных княжеств. Поэтому состязаниям придавалось большое значение, по этому случаю на поле за городской стеной ставились скамьи для зрителей и помост для князя с дружиной. Не скупился Владигор на богатые призы, главными из которых были скакун при седле и сбруе и меч. Но не только награды привлекали тех, кто стремился отличиться в меткой стрельбе, — восхищенные возгласы женщин и девушек, встречавшие каждый удачный выстрел, заставляли сильнее биться сердце лучника. И это было дороже всех наград.