Маскарад
Шрифт:
Лицо Бадьи приняло озадаченный вид.
— А что, это сработает? — подозрительно спросил он.
— Если балерин все время будут швырять туда-сюда, им не придется ходить. А значит, пуанты будут меньше изнашиваться, правильно? — ответил Зальцелла тоном человека, которому точно известно, что в этой комнате он самый умный из присутствующих.
— А ведь и верно. Точно. Поговори с главной по балету, хорошо?
— Обязательно. Уверен, она с восторгом отнесется к нашему предложению. Ну надо же, одним махом вы урезали расходы наполовину.
Бадья просиял.
— Что очень кстати, — продолжал
— Да-да?
— Помните, у нас раньше был орган?
— Был? В каком это смысле был? — воскликнул Бадья. — Судя по всему, речь пойдет об очень дорогостоящих вещах. Ладно, выкладывай. Что у нас имеется?
— У нас имеются много-много трубок и кое-какие клавиши, — отрапортовал Зальцелла. — Все остальное восстановлению не подлежит.
— Но что случилось? Кто посмел?
Зальцелла откинулся на спинку стула. Вообще-то, человек он был незлобивый, но сейчас Зальцелла неожиданно ощутил, что получает немалое удовольствие от происходящего.
— А скажите, господин Бадья, — спросил он, — когда господа Пнигус и Кавалья продавали вам Оперу, они случаем не упоминали ни о чем… гм, сверхъестественном?
Бадья поскреб в затылке.
— Э-э… вроде упоминали. После того как я подписал договор и выложил денежки. Они вроде как пошутили. Сказали: «О, кстати, ходят слухи, что в Опере водится призрак, причем не просто призрак, а в смокинге, ха-ха, смех да и только, ох уж эти творческие натуры, ну прям как дети малые, ха-ха, но на всякий случай, чтобы не столкнуться с настоящим бунтом, никогда не продавайте на премьерах билеты в восьмую ложу, ха-ха». Я хорошо помню эти их слова. Когда платишь тридцать тысяч долларов, память как-то вдруг обостряется. А потом Пнигус и Кавалья сразу убыли. На довольно быстром экипаже, как мне теперь припоминается.
— О! — Зальцелла почти улыбался. — Ну что ж, теперь, когда чернила уже давно просохли, пожалуй, стоит просветить вас относительно небольшой детали…
Птички пели. Ветер, словно погремушками, играл сухими коробочками вереска. Поднеси ухо к одной из них — и слышно, как внутри перекатываются и погромыхивают семена.
Матушка Ветровоск обследовала кюветы в поисках интересных трав.
Высоко над холмами сарыч издал пронзительный крик и ушел в вираж.
Дилижанс стоял на обочине — хотя на самом деле должен был вовсю нестись по дороге по крайней мере в двадцати милях отсюда.
Наконец матушке надоело. Она бочком придвинулась к скоплению кустов дрока.
— Эй, Гита, ты там как?
— Прекрасно, прекрасно, — откликнулся приглушенный голос.
— По-моему, возница начал проявлять легкие признаки нетерпения.
— Природу торопить бесполезно, — последовал философский ответ.
— Ну, я-то здесь ни при чем. Это ведь ты сказала, что на помеле слишком дует.
— Слушай, Эсме Ветровоск, лучше сделай кое-что полезное, — послышалось из-за кустов. — Буду очень тебе обязана, если ты нарвешь мне щавеля или лопухов.
— Щавеля и лопухов? И что ты намерена с ними делать?
— Я намерена сказать: «О, какое счастье, большие листья, как раз то, что мне нужно!»
На некотором расстоянии от кустарника, в котором нянюшка Ягг приобщалась к природе, раскинулось безмятежное под тихим осенним небом озеро.
В камыше умирал лебедь. По крайней мере, ему пришло время умереть.
Однако возникла непредвиденная заковыка.
Смерть, утомившись, присел на бережку.
— ПОСЛУШАЙ, — сказал он. — Я ЗНАЮ, ЕСТЬ ОПРЕДЕЛЕННЫЙ ПОРЯДОК. ЛЕБЕДИ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ ПОЮТ. ПОЮТ ВСЕГО ОДИН РАЗ В ЖИЗНИ — И КАК РАЗ ПЕРЕДО МНОЙ. ИМЕННО ОТСЮДА И ПОШЛО ВЫРАЖЕНИЕ «ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ». ТАК ТРОГАТЕЛЬНО. ДАВАЙ ПОПРОБУЕМ ЕЩЕ РАЗ.
Из тенистых закоулков своего одеяния он извлек камертон и слегка тронул его косой.
— ВОТ НУЖНАЯ НОТА…
— Не-ка! — ответил лебедь, качая головой.
— ПОЧЕМУ? ТЕБЕ ЧТО-ТО НЕ НРАВИТСЯ?
— Наоборот, мне тут очень нравится, — сообщил лебедь.
— УВЫ, НИЧЕГО НE МОГУ ПОДЕЛАТЬ.
— А тебе известно, что я ударом крыла легко ломаю человеку руку?
— МОЖЕТ, Я НАЧНУ, А ТЫ ПОДПОЕШЬ? ЗНАЕШЬ «СЕРЕНАДУ СОЛНЕЧНОЙ ДОЛИНЫ»?
— Дрянь из слюнявых фильмов! Я, между прочим, лебедь!
— ТОГДА, МОЖЕТ, «КОРИЧНЕВЫЙ КУВШИНЧИК»? ХА-ХА-ХА, ХЕ-ХЕ-ХЕ, ЗВЯК-ЗВЯК-ЗВЯК…
— И это называется песня? — Лебедь разгневанно зашипел и, качнувшись всем телом, переступил с одной перепончатой лапы на другую. — Не знаю, откуда ты родом, мужик, но в наших местах в музыке разбираются куда лучше.
— В САМОМ ДЕЛЕ? ТАК, МОЖЕТ, ПРОДЕМОНСТРИРУЕШЬ МНЕ?
— Не-ка.
— ПРОКЛЯТЬЕ.
— Думал поймать меня? — произнес лебедь. — Хотел нагреть? Думал, я расслаблюсь и исполню тебе пару тактов песни коробейника из «Лоэнлебдя», да?
— НИКОГДА НЕ СЛЫШАЛ. ЧТО ЗА ПЕСНЯ КОРОБЕЙНИКА ТАКАЯ?
Лебедь сделал глубокий, усердный вдох.
— Ну, та самая, она еще начинается: «Ты резать мой горло, битте шён…»
— С УДОВОЛЬСТВИЕМ, — произнес Смерть.
Коса рассекла воздух.
— Вот гадство!
Мгновением спустя лебедь вышел из своего тела и взъерошил перья на белоснежных, но теперь уже слегка прозрачных крыльях.
— Ну и что дальше? — спросил он.
— ТЕБЕ РЕШАТЬ. ЭТО ВЫ ДОЛЖНЫ РЕШАТЬ САМИ.
Откинувшись на спинку кожаного кресла, Нечаст Бадья сидел с закрытыми глазами, пока главный режиссер не закончил свой рассказ.
— Итак, — произнес Бадья, — посмотрим, правильно ли я тебя понял. Имеется Призрак. Каждый раз, когда кто-нибудь в этом здании теряет молоток, делается вывод, что молоток украл Призрак. Кто-то сфальшивил — тоже из-за Призрака. Но вместе с тем, если потерянное находится, благодарят за это того же Призрака. Если спектакль прошел хорошо, то, само собой, Призрак постарался. Он идет бесплатным приложением к зданию, как крысы. То и дело попадается людям на глаза, но видят его недолго, потому что он приходит и уходит, как… как Призрак. Кроме того, каждую премьеру он бесплатно пользуется восьмой ложей. И ты утверждаешь, народ его любит?