Маскарад
Шрифт:
— Вот на каких!
Бадья вгляделся.
— «Гильдия Музыкантов Анк-Морпорка. Член номер 1244»?
Андре посмотрел на него, потом на бляху, и принялся яростно рыться в карманах.
— Нет! Черт! Всего минуту назад она была здесь… Послушайте, вы должны полностью освободить помещение. Пусть люди покинут Оперу. Необходимо все тут обыскать, а это значит…
— Не надо прерывать представление, — сказала нянюшка.
— Я и не собираюсь, — пожал плечами Бадья.
— Потому что мне кажется, он тоже хочет, чтобы шоу было остановлено. А ведь оно должно продолжаться, верно? Разве не в это все тут верят? Кстати,
— Я приставил к заднему входу капрала Шноббса, а к выходу из фойе — сержанта Детрита, — успокоил Андре. — Когда дело доходит до охраны дверей, лучше них не найти.
— Прошу прощения, но что происходит? — недоуменно спросил Бадья.
— Он может быть где угодно! — воскликнула Агнесса. — Здесь сотни укромных мест!
— Кто? — удивился Бадья.
— А как насчет этих подвалов, о которых все говорят? — высказалась матушка.
— Где?
— Там только один вход, — заявил Андре. — Он не дурак.
— В подвалы ему не попасть, — заключила нянюшка. — Он убежал! Забился, скорее всего, в какой-нибудь шкаф!
— Нет, он постарается смешаться с толпой, — возразила матушка. — Я бы именно так поступила на его месте.
— Как? — спросил Бадья.
— А не мог он отсюда пробраться в зрительный зал? — задумалась нянюшка.
— Кто? — недоумевал Бадья. Матушкин большой палец дернулся в направлении сцены.
— Он где-то там. Я его чувствую.
— Так подождем, пока он уйдет со сцены!
— Сцену одновременно покидают восемьдесят человек! — возразила Агнесса. — Когда занавес опускается, тут такое столпотворение!
— И шоу тоже останавливать не хочется, — задумалась матушка.
— Точно, шоу мы останавливать не хотим, — Бадья с радостью ухватился за соломинку знакомой идеи, проносимую мимо волнами непонятного и неведомого. — Не то придется вернуть людям деньги. А о чем мы вообще говорим, кто-нибудь знает?
— Шоу должно продолжаться… — бормотала матушка Ветровоск, по-прежнему вглядываясь в закулисный мрак. — Истории должны заканчиваться как положено. Это опера. Поэтому они должны заканчиваться… по-оперному…
Нянюшка Ягг взволнованно подпрыгнула.
— О-о, я знаю, что у тебя на уме, Эсме! — пискнула она. — О-о, да! Думаешь, получится? Представить только, я смогу рассказывать, что сделала это! Э-э? Получится? Пошли! Вперед!
Генри Крючкорукс вчитывался в программку. Разумеется, он не до конца разобрался в событиях первых двух актов. Но он знал, что это нормально: ведь только совершенно наивный человек может ждать от оперы в придачу к хорошему пению еще и смысл. Так или иначе, в последнем акте все прояснится. Этот акт называется «Бал-маскарад во дворце герцога». Почти наверняка окажется, что женщина, за которой довольно дерзко ухаживал тот мужчина, — это его собственная жена, но крошечная узенькая масочка совершенно изменила ее внешний вид, и муж даже не заметил, что она в том же платье и причесана как раньше. Чей-нибудь слуга непременно окажется чьей-то переодетой дочерью; кто-нибудь умрет от какой-то заразы, что не помешает ему перед смертью долго распевать об этом; и сюжет придет к своему разрешению благодаря нескольким совпадениям, в реальной жизни столь же вероятным, сколь вероятен картонный молоток.
Хотя, конечно, не факт, что именно так все и случится. Генри просто основывался на логике и собственных расчетах.
Тем временем третий акт начался традиционным балетом. На сей раз Придворные Девушки исполнили деревенский танец.
Генри показалось, что со всех сторон до него доносится приглушенный смех.
Смех объяснялся тем, что в цепочке балерин, которые, взявшись за руки, выпорхнули на сцену, в одном месте обнаружился провал.
Однако стоило опустить взгляд, и целостность восстанавливалась. Просто в этом месте стояла маленькая жирная балеринка. Ухмыляясь во весь рот, она выступала в растянутой, чуть ли не лопающейся по швам пачке, длинных белых панталонах и… в стоптанных башмаках.
Генри смотрел не отрываясь. Это были здоровенные башмаки, и двигались они с поразительной скоростью. Атласные туфельки других балерин так и мелькали, когда девушки плавно перемещались по сцене, но эти башмаки словно бы возникали то в одном месте, то в другом… и жутко громыхали каблуками.
Исполнение пируэтов также отличалось нестандартностью. В то время как прочие балерины кружились, словно снежинки, маленькая толстушка крутилась как волчок и перемещалась по сцене тоже как волчок. При этом отдельные фрагменты ее организма стремились вращаться вокруг своей хозяйки наподобие планет-спутников.
До Генри донеслись перешептывания других зрителей.
— О да, — авторитетно заявлял кто-то, — в Псевдополисе такое тоже показывали…
Мамаша пихнула Генри под локоть.
— Это так и должно быть?
— Э-э… вряд ли…
— Однако до чего забавно! Похохочешь всласть!
Но это были еще не все неожиданности вечера.
В тот момент, когда жирная балеринка столкнулась с ослом в вечернем костюме, она, слегка покачнувшись, вскинула руки вверх и содрала с него маску.
Герр Трубельмахер, дирижер, застыл от ужаса, не веря своим глазам. Оркестр, издав серию нестройных звуков, умолк. Только туба все продолжала свое…
…Уум-БАХ-уум-БАХ-уум-БАХ…
…Тубист выучил свою партию много лет назад и не имел привычки обращать внимание на происходящее вокруг.
Прямо перед Трубельмахером выросли две фигуры. Одна из них схватила его дирижерскую палочку.
— Прошу прощения, сэр, — это был Андре, — но ведь шоу должно продолжаться, верно? — Он передал палочку второй фигуре. — Начинай, — приказал он. — И чтоб музыка не прекращалась!
— У-ук!
Библиотекарь одной рукой осторожно поднял Трубельмахера, поставил его чуть в сторонке, потом задумчиво облизал палочку и устремил взор на тубиста.
— …Уум-БАХ-уум-БАХ… уум… ум… Тубист постучал тромбониста по плечу.
— Эй, Фрэнк, смотри— ка, на месте старика Трумпеля настоящая обезьяна…
— Тихотихотихотихо!
Довольный орангутан воздел лапы.
Оркестранты посмотрели на него. Потом посмотрели еще раз. Ни один дирижер за всю историю музыки — ни тот, кто однажды зажарил печень флейтиста себе на ужин за одну неверно взятую ноту, ни другой, насадивший на дирижерскую палочку троих скрипачей, ни даже тот, который отпускал по-настоящему обидные саркастические замечания на ползала, — так вот, ни один из них не удостаивался со стороны оркестра столь почтительного внимания.