Маскавская Мекка

Волос Андрей

Кроме того, несчетно шляется мелкая сволочь, о благосостоянии которой он вынужден заботиться. Депутаты, министры, шефы налогового ведомства, общественные деятели, кутюрье, председатели благотворительных фондов, модные певички, кинозвезды… и каждому дай выиграть!.. А не дашь, начнется: те с налогами, эти с проверками… а кто только языком умеет чесать, тот немедленно измыслит какую-нибудь гнусность и тут же раззвонит…

Ладно, к делу… так где тут у нас решки?

— Господа, повторяю: билет номер тринадцать ставит на орла!

Топоруков взмахнул рукой — жужжа, пятак взмыл в пробираемый мелким ознобом воздух — и зазвенел о подиум.

Де-де-де-де-де-де-де…

Цезарь

Самуилович наклонился.

— Решка!

Зал негромко ахнул.

— Решка! — повторил он, с сожалением разводя руками. — Желающие, как всегда, могут удостовериться. Вы проиграли, милейший. Как предпочитаете рассчитываться?

Тишина похрустывала напряженными шорохами… шарканьем… кто-то прошелестел: «У-у-у-ш-ш-ш-ш-с-с-с-с-с!».

Найденов пошевелил было негнущимся языком, но звук не родился.

— Карточки «Америкэн экспресс», золотая «виза», «Великий могол» и «Санги тилло» принимаем без ограничений, — уже тараторил Топоруков, расхаживая. Прикованный онемело следил за его перемещениями. — Все прочие после дополнительного подтверждения кредитоспособности. Разумеется, можно наличными. Акцептируем облигации шариатского земельного банка и… что вы молчите?

— Денег у меня нет, — пробормотал Найденов.

«Что он сказал?.. что он сказал?.. — шелестело по залу. — Простите, что он сказал?..»

Топоруков вежливо осклабился.

— На моей памяти вы третий участник кисмет-лотереи, которому хватает самообладания шутить столь серьезными вещами. Черный юмор… понимаю. Помните анекдот? Дочка спрашивает у отца: папа, папа, а почему мамочка так широко улыбается?.. Но шутки в сторону, уважаемый. Все не так весело, как вам кажется. Настройтесь на серьезный лад. Пятьсот тысяч таньга. Как прикажете получить?

Хватка ужаса была смертельной — свистя и хлюпая, воздух едва проникал в стиснутое призрачными лапами горло. Сердце трепыхалось, конвульсивно толкая по жилам последние капли крови. Он мог бы крикнуть: «Что вы делаете?! Вы не имеете права! Отпустите меня! Я не хочу умирать!..»

Но они только расхохочутся, наверное. И впрямь смешно — он сам сюда пришел… сам поднял руку, когда выпал шар с номером его билета… сам кивнул, когда черный старикашка потребовал согласия на все условия лотереи. Мог бы отказаться — а он кивнул. И сказал: «Да! Да! Я согласен!..» Сам поднялся на подиум, сам опустился на стальное ложе, сам позволил пристегнуть себя… баран!..

Этого нельзя было пережить.

Найденов пошевелил белыми губами. Он хотел сказать: «Отпустите меня скорее… я сейчас умру… я не шучу!..» И вдруг с последней ясностью понял, что его не отпустят. Новая, последняя волна страха — от которой сердце должно было остановиться — накатила на него. Однако вместо того, чтобы умереть или по крайней мере потерять сознание, Найденов перестал что бы то ни было чувствовать. Что-то хрупнуло в горле — и воздух снова потек в легкие, и сердце, тяжело ухая, все же исправно продолжило свою работу, тем самым в который раз доказывая, что человек устроен не сложнее лампочки: чем больше напряжение, тем ярче накал, но это только до поры до времени, а потом — пок! — и как ни нагнетай, уже ничего не видно.

— Нет у меня денег, — грубо сказал Найденов. — Не въезжаешь? Нет денег. Давай руби, чего там.

Он сам сюда пришел, и нечего было сказать в свою защиту.

Его срок истекал. Но еще не истек. Картинно разводя руками, Топоруков медленно поворачивался к залу. Это движение тянулось и тянулось, и грозило продлиться еще по крайней мере восьмую долю секунды.

Все это время нужно было о чем-то думать. Вспомнив стремительное падение гильотинного лезвия, Найденов рассудил, что боль не должна оказаться долгой. Почему-то подумалось, что это будет похоже на внезапное пробуждение. Кто-то в белом на цыпочках подошел к постели, звонко хлопнул в ладоши над самым ухом — ты вздрогнул и открыл глаза. Нож упадет — и он проснется. Мысли пролетали медленными молниями, огненными росчерками связывая напоследок землю с небесами. Он проснется, но Настя не узнает об этом. Настя исчезнет. И все исчезнет. И уже не будет иметь значения, существует он или нет. Если нет ничего, то какая разница? Она была права. Да ладно. Ну и что. Кто же знал. И потом: например, Лавуазье. Подумаешь. И ничего. Председатель трибунала заявил, что республика не нуждается в ученых. Тоже, в сущности, попал как кур в ощип. Антуан Лоран Лавуазье. Но просил проследить: если отрубленная голова подмигнет правым глазом, палач должен сообщить академикам, что в ней, отрубленной, некоторое время сохраняется мысль и воля. Однако катюга только хмыкнул: мол, если б было иначе, ему не пришлось бы каждую неделю тратить восемь су на новую корзину — старые, обгрызенные падающими в них головами, приходят в негодность…

— Как вам это нравится? — спросил Топоруков, картинно разведя руками. Если я правильно понял, мы имеем дело с полной некредитоспособностью…

Кто-то пискнул.

— Минуточку! Согласно правилам, осталась одна небольшая формальность… Итак. Если все участники лотереи высказываются за то, чтобы сохранить клиенту жизнь…

Тишина взорвалась ревом.

— Руби его! Руби-и-и-и!

Зал улюлюкал. Кошачьи вопли метались под сводами.

— Руби-и-и! — визжал кто-то на верхнем пределе слышимости. — Цезарь, давай!

Найденову показалось, что он различил пронзительный голос Вероники:

— Ре-е-е-ежь!.. — дико кричала она. — Ре-е-е-ежь, Цезарь! Ре-е-е-ежь!..

Стены сотрясались.

— Руби-и-и-и! — верещала голубоглазая владелица болонки, страстно прижимая к себе собаку; последняя в ужасе таращила глаза и скалилась.

— Тише! — крикнул Топоруков. — Тише!

— Руби его, руби!..

Цезарь с досадой махнул рукой.

Человек во фраке ударил по клавиатуре.

Взревел гонг.

— У-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!..

Зал гудел, пришибленно затихая. По нему пробегали волны. Тот тут, то там еще прорывался голос.

— У-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!..

— Стыдно, господа! — воскликнул Топоруков и снова махнул рукой, чтобы музыкант оставил инструмент в покое. — Вы не в парламенте!

— А что такое? — крикнул кто-то. — Что вы тянете? В чем дело? Мы вас сместим, Топоруков! Вы не выполняете правил!

— Да! да! — полетело из разных концов.

— Я не выполняю? — удивился Цезарь. — Это кто сказал?

Он грозно озирал публику.

— Это я сказал!

— И я!

Найденов скосил глаза. Точно, это была Вероника. Раскрасневшись, она стояла у самого подиума.

— Потому что расплата немедленно! Чего вы ждете? Мы же сказали — руби!

Спутник тянул ее за руку. Вероника сердилась:

— Почему я должна! а вы!.. да пусти же!..

— Мне это нравится, — саркастически протянул Цезарь. — Эти люди будут меня учить вести кисмет-лотерею… — Он горестно покачал головой. — Мало того, что я сам придумал эти правила. Мало того, что я вам это все устроил!.. Мало того, что благодаря моим усилиям — подчеркиваю: моим! — вам выпал, наконец, шанс, который выпадает далеко, далеко не каждому!