Маски времени

Силверберг Роберт

— Думать. И немного писать. Я хочу решить некоторые философские вопросы.

— Деньги? — спросил я. — Университетская зарплата…

— Я получил небольшое наследство, так что кое-кто уже позаботился об этом заранее. У Ширли тоже имеются частные доходы. Конечно, это не так уж много, но прожить мы сможем. Мы покидаем общество. Я понял, что не смогу больше скрывать это от тебя.

Я положил на стол руку и какое-то время рассматривал суставы пальцев. В конце концов я сказал:

— Джек, а как же твои тезисы?

— Они останутся незавершенными.

— Но ведь ты близок к финишу.

— Я полностью зашел в тупик. Я не могу продолжить работу.

Мы пристально посмотрели друг другу в глаза. Может, он хотел сказать, что не отважится

продолжать? Был ли его уход научным поражением или результатом моральных соображений? Я хотел спросить об этом. Я немного подождал в надежде, что он расскажет сам. Но он молчал и как-то загадочно улыбался.

— Лео, я не думаю, что смогу сделать что-либо существенное в физике.

— Это не правда. Ты…

— Ну, хорошо, я не думаю, что захочу сделать что-либо существенное в физике.

— О!

— Ты забудешь меня? Или останешься моим другом? Нашим другом?

Я был на свадьбе. Так получилось, что я был одним из четырех гостей. Новобрачную я знал очень мало. Это была блондинка в возрасте двадцати двух лет, выпускница социологического факультета. Одному богу известно, как Джек познакомился с ней, потому что он носа не поднимал от блокнотов, но похоже, они очень любили друг друга.

Она была очень высокой и доставала почти до плеча Джека. С каскадом золотистых волос, напоминавших тонкосплетенную паутину, нежной кожей и большими темными глазами, она была удивительно хороша. Ко всему этому добавлялось великолепное атлетически сложенное тело. Понятно, она была очень красива. А в белом подвенечном платье казалась лучезарной. Церемония была короткой. После этого последовал праздничный обед, и к вечеру новобрачные незаметно удалились.

Когда я вернулся домой, на душе было как-то пусто. Не зная, чем заняться, я просмотрел старые журналы и натолкнулся на ранние наброски тезисов Джека. Ничего не понимая, я долго и тупо глядел в текст.

Месяц спустя они пригласили меня погостить в Аризоне.

Я решил, что это приглашение pro forma и вежливо отклонил его, думая, что этого от меня и ждали. Джек позвонил и настоял на моем приезде. Выражение его лица как всегда было искренним, но на маленьком зеленоватом экране было отчетливо видно, что с него исчезли напряжение и изможденность. Я согласился.

Как я обнаружил, их дом был великолепно изолирован со всех сторон рыжевато-коричневой пустыней. Это была комфортабельная крепость посреди этой оголенности. Джек и Ширли — оба очень загорелые и счастливые — отлично понимали друг друга. В первый же день они потащили меня на прогулку в пустыню, каждый раз смеясь, когда мимо пробегал крупный северо-американский заяц, или песчаная крыса или длинная зеленая ящерица. Они останавливались, чтобы показать мне искривленные растения на бесплодной почве, или тащили меня к высокому кактусу, чьи массивные гофрированные лапы отбрасывали единственную тень.

Их дом стал моим прибежищем. Мне дали понять, что я могу появляться там в любое время, если почувствую необходимость в уединении. И хотя время от времени они приглашали меня, но настаивали, чтобы я приглашался сам. Так я и делал. Иногда я не появлялся в Аризоне по шесть или десять месяцев, а иногда проводил там сразу по пять-шесть уик-эндов подряд. Ни о какой регулярности не могло быть и речи. Моя необходимость навестить их всегда зависела от внутреннего состояния. А их настроение никогда не менялось в зависимости от внутренних или внешних обстоятельств — у них всегда были солнечные дни. Я никогда не слышал, чтобы они ссорились или в чем-то не соглашались друг с другом. По крайней мере, до появления Вонана-19.

Постепенно наши отношения становились более утонченными и носили все более тесный характер. Думаю, что я был для них кем-то вроде дяди, поскольку мне было около сорока, Джек еще не достиг тридцати, а Ширли было чуть больше двадцати. Наша дружба носила глубокий характер. Что-то типа любви. Но в этом не было ничего сексуального, хотя я с удовольствием переспал бы с Ширли, если бы мы встретились раньше.

Влечение к ней нарастало со временем, поэтому, если сначала я смотрел на нее как на девочку, то теперь она для меня была притягательной женщиной. Мои отношения с Джеком и Ширли образовали своего рода треугольник, не омрачаемый прелюбодеянием. Я восхищался Ширли, но не ненавидел Джека за то, что он физически обладал ею. По ночам, когда мне доводилось слышать звуки, доносившиеся из их спальни, я чувствовал только радость за их счастье, даже когда метался от одиночества в своей постели. Один раз я привез с собой женщину — с их согласия — но это было бедствием. Очарование уик-энда полетело ко всем чертям. Мне необходимо было приезжать одному. Я осознал, что ни с кем не должен делить своей любви к Ширли и Джеку.

Мы стали так близки, что рухнули все барьеры. В жаркие дни — а они стояли почти все время — Джек предпочитал ходить голым. Почему бы и нет? По соседству никого нет, а присутствия жены и близкого друга он не стеснялся. Я возненавидел его за такую свободу, но подражать не смел, потому что считал неприличным обнажаться перед Ширли. Я носил шорты. Это был очень деликатный вопрос, и они выбрали очень деликатный способ для его решения.

Августовским днем, когда температура была выше ста градусов, а солнце, казалось, занимало четверть небосвода, я и Джек работали возле дома в маленьком саду, о котором они так трогательно заботились. Когда появилась Ширли и принесла нам пива, я увидел, что она не завязала тесемки того сооружения, которое обычно служило предметом ее одежды. Эти тесемки причиняли ей неудобство. Поставив поднос, Ширли предложила пиво и одно протянула Джеку. От ее движений незавязанные тесемки лишили ее одежды, а вид ее тела лишил меня дыхания. Ее повседневный наряд был обычно таким открытым, что контуры ее груди и ягодиц не казались мне таинственными. Я как бы оказался свидетелем неожиданного разоблачения и мне очень захотелось отвернуться. Но я почувствовал, что она таким образом пыталась разрушить все предрассудки, поэтому я попытался не придать значения ее внешнему виду. Наверное, это звучит комично и нелепо, но я позволял своим глазам любоваться ее наготой, словно передо мной стояла статуя, которой можно восхищаться, и я с благодарностью детально изучал ее. Но глаза останавливались лишь на тех частях ее тела, которые были новы для меня: на розоватых бугорках ее сосков и золотистом треугольнике у бедер. Ее сильное и глянцевитое тело переливалось, словно намазанное маслом, в лучах яркого полученного солнца. Она была вся покрыта загаром. Завершив свой торжественный идиотский осмотр, я выпил половину своего пива, поднялся и стянул шорты.

После этого с нудизма было снято табу, что сделало жизнь в маленьком доме гораздо удобнее. Это начинало казаться мне вполне естественным полагаю, им тоже. Подобная скромность с моей стороны была неуместной в наших отношениях. Когда к нам однажды забрели туристы, сбившиеся с пути, нас настолько не тревожила наша нагота, что мы даже не попытались прикрыть ее. И лишь позже мы поняли, почему люди в машине были так потрясены и поторопились уехать.

Но существовал один вопрос, которого мы не касались: я никогда не заговаривал с Джеком о его работе в физике и не выяснял причин, почему он от нее отказался.

Иногда он интересовался моими делами, задавая пару туманных вопросов, провоцируя меня на рассуждения. Предполагаю, с его стороны это был терапевтический сеанс, потому что Джек отлично знал, что я приезжал к ним, когда попадал в тупик, и надеялся, что сможет поддержать меня. Его мало интересовали текущие события. В доме я не видел знакомых катушек «Научного обозрения» или «Научного обзора писем». Складывалось впечатление, что он демонстрировал свое полное равнодушие к науке. Я пытался представить, что из себя представляла бы моя жизнь, если бы я отказался от физики. А Джек это сделал, я не знал почему, а спрашивать не решался. Если когда-нибудь и наступит откровение — это должно произойти по его инициативе.