Масонская проза
Шрифт:
– Что, конец истории? – спросил я.
– Да ты что! Только начало. Значит, это был декабрь шестнадцатого. А в январе Вигорса пристрелили. Я его похоронил и только стал закапывать – как тут бомбежка. Ну всё вокруг разворотили. Но я все равно решил его перезахоронить, просто из принципа. Я ж тоже если что решил – так будет по-моему. Просто дело в том, что похоронный обоз отказался его брать, места у них не было, куда класть. Но мы его похоронили хорошенько, так, как все родственники обычно просят сделать. Я им и написал все как положено, мол, и капеллан у нас был, и отходная молитва, и все по полной форме, и капитан, мол, про Берта хорошие слова говорил перед строем, что Берта, мол, представили к новой звездочке, что это невосполнимая потеря, ну и так далее. Это, значит, был уже январь семнадцатого. А в феврале я спасся. У меня специальность была – минирование и ночные вылазки. Для молодого свободного человека – самое оно, но всему же есть предел. У всех всё по-разному. Меня начал бесить шум, и я под конец просто стоял и думал: интересно, сколько я сейчас своих положу, если они не перестанут орать, пока я делом занят. У меня и привкус
– Понимаем, понимаем, давай, продолжай, – нетерпеливо бросил Пол таким тоном, что Ортон внимательно посмотрел на него.
– Ну и вот, сами видите, у меня было три пути: или в атаку на гансовы траншеи за Крестом Виктории, или в тридцать какой-то там лагерь отдыха, или пуля от расстрельной команды на рассвете перед бруствером. Но Бог меня спас. В последние два года войны я с Ним очень подружился. Всех остальных как-то слишком быстро убивали вокруг. В тылу потребовался инструктор по гранатам и минам в учебку, и Бог вбил им в тупые головы, чтобы они выбрали меня. Они мне минут пять объясняли, я все в толк не мог взять, чего они от меня хотят. А как понял, сблевал от нервов, а потом разревелся как дитё. Ну, вы понимаете.
Толстые щеки Бевина вдруг запали и покраснели, а руками он рефлекторно пытался нащупать и поправить портупею.
– Я гранаты никогда не любил, – сказал Пол. – Но учить ими пользоваться – это вообще смертоубийство.
– Не спорю, это бывает опасно, особенно когда новобранцы чеку выдернут и начнут руками трясти, примериваясь, как лучше кинуть, ну точь-в-точь китайцы из тыловых подсобных частей в лесах под Боти со своими пилами. Но зато жизнь пошла легкая, как у сержантов-ополченцев, плюс на выходные – домой. Я сразу поторопился жениться на сестре Берта, а потом началось: вот лежу я на кровати, а сам все не могу перестать думать о своем взводе, который там – на Сомме, и о том, какая я все-таки свинья. За неделю на передовой я успел заработать два Креста Виктории, ничего особо не делая, просто свои обязанности исполняя, но это же совсем не то. В общем, я был скоро уже снова готов уйти с первой маршевой ротой, просто потому что больше так не мог.
– А что стало с твоим парнем из Квинсленда? – безжалостно спросил Ортон.
– Ту де свит. Пронто. 4 В мае мы получили письмо от сестры-хозяйки военного госпиталя в Брайтоне, которая писала, что у них на излечении находится солдат по фамилии Хикмер, который ждет не дождется вестей от меня, и не получив их, ни в какую не желает ехать в Рогемптон за своей новой ногой. Ну и конечно, мы потребовали, чтобы его после выписки отправили к нам. Берт о нем много писал своей сестре – моей суженой, буквально в каждом письме с фронта, ну а что такое женщины, мы все знаем. А Берт был уж такой человек – он про него очень хорошо и тепло писал. Ну я заранее ей про него все рассказал, предупредил, в общем, кто он и что он. Она не верила сначала. Потом поверила. Он же совсем не изменился. Мы было решили, что он у нас в деревне будет как белая ворона, больно уж он был ни на кого не похожий, а он наоборот – снова слился с местностью, его снова никто не замечал. И не видно его, и не слышно, и если он не хотел, чтобы его видели, его и не видели. Он действительно просто растворялся в местности. Я знал, что ему удается это проделывать с мужчинами, но тут я снова не мог скрыть удивления: ему это и с женщинами тоже удавалось! Как ему это, черт возьми, удавалось, ума не приложу! Женщины – они же любопытные, взять хоть мою жену, и мать мою тоже. А так он и кур кормил, и дрова пилил, стоя на одной ноге, – а вместо второй у него была деревяшка, – и бегал, ну, то есть прыгал, по всяким делам для миссис Бевин, то есть моей матери, собака наша в нем души не чаяла с самого начала, хоть я ни разу не видел, чтобы он ей хоть слово сказал или погладил. Но своего места у нас в доме у него все равно не было. И вообще он был как кролик, или как фазан в овраге – пока с места не двинется, и не заметишь. А вы помните ведь, что в доме было две женщины, и обе страсть как хотели хотя бы что-нибудь про него узнать, – но так ничего и не узнали за две недели, что он у нас прожил. Ну, женщины, они такие, вы понимаете… Потом он уехал в Рогемптон за протезом. Это было в субботу. А в пятницу он пришел, молча, как обычно, на полигон, где я как раз обучал свой клуб самоубийц. А это в получасе поездом от деревни. А он был в плаще, и вот только он поближе к нам подошел – всё, опять полный мафиш 5 , пропал, нет его. Как кролик в кустах. Не видать ниоткуда. Он, оказывается, присел у хранилища учебных мин, куда их складывают, когда подготовят. Вообще-то это строго запрещено – там находиться. Но его же не видел никто, когда он туда забрался, как всегда. Вот посидел он там, посмотрел на нас, а потом выскочил наружу и поскакал обратно к нам домой – кур кормить в последний раз.
4
Сейчас, момент (франц., ит.) .
5
Конец (араб.)
– А откуда ты тогда узнал, что он там был? – спросил Ортон.
– Оттуда, что я увидел, как он туда залезает, когда сам спускался в траншею. А потом у меня это вылетело из памяти начисто, и снова я это вспомнил, только уже когда на поезде обратно ехал. Да
А потом вот что произошло. Между двумя и тремя часами ночи с субботы на воскресенье дул сильный северный ветер, было темно, хоть глаз выколи, а я проснулся от страшной силы взрыва. И вокруг уже кричали: «Налет!». При первом же взрыве все на улицу высыпали, как черви после дождя. Через пару минут раздался второй взрыв, и мы с одним сержантом-отпускником из Шропшира стали всех загонять в убежище. И загнали. Потом была пауза, все уж утомились ждать, а потом и третий бабахнул. И все, включая меня, только тут услышали самолеты. До того их не слышно было, а потом…
Бевин замолчал.
– Что потом? – спросил Ортон.
– А потом сразу много всего случилось одновременно. Сначала мы увидели… мы – это я и шропширский сержант… ну вот, сначала мы увидели, что за домом Маргетта горит стог сена, а северный ветер раздувает его прямо в сторону другого такого же маргеттова стога, и вот они уже оба запылали. Потом при этом свете я разглядел, что у Маргетта в крыше дома дыра от бомбы, а вокруг валяются обломки, ну, как они обычно валяются, когда разлетятся в стороны. Мы туда кинулись, конечно, и сразу натолкнулись на Маргетта, который в одной ночной рубашке носился и звал мать и на чем свет стоит ругал жену. Ну так все делают обычно, когда такое случается. Вы сами разве не замечали? Миссис Маргетт скоро нашлась, она прибежала тоже в ночнушке и сразу напомнила Маргетту, что сено у него было не застраховано. Женщины – они такие, они всегда найдут время и место проявить заботу о хозяйстве. Тут же появился и старший их сын, он, правда, был в штанах, но в домашних тапочках, придерживал правую руку левой и просил вызвать врача. Ну и они помчались все вместе мимо нас к доктору, вопя, как из фламмерверфера 6 ошпаренные.
6
Огнемет (нем.)
Ну а нам что оставалось делать? Стояли и смотрели, как оно все горит. У нас же ни шлангов не было, ни огнетушителей, ничего. Там кое-кто забегал с ведрами, а еще кто-то начал вытаскивать маргеттовы пожитки из дома, но их младший сын начал орать: «Не трожьте! Не трожьте! Этак все разворуете!». Ну они и бросили это дело. Дом догорел, крыша обвалилась. Если честно, и дом-то был – плюнуть да растереть, махонький, грязный, тесный, его бы сильным порывом ветра начисто сдуло, но для нашей деревни он был чуть ли не виллой, куда там! Остальные-то еще неприметнее да хуже. Мы сразу поняли, что к стойлу маргеттову пробиться не сможем, потому что там как раз его стога горели, но потом увидели, что лошадям кто-то когда-то раньше двери открыл и теперь они пасутся на новом маргеттовом огороде, который он для расширения производства взял в аренду у старого Вигорса, когда у того дела пошли на спад. Я всегда лошадей уважал за то, что они никогда не забывают поесть, прям как артиллеристы. Они там тоже спокойно так паслись и завтракали морковкой да луком, пока младший Маргетт не примчался с оглоблей и не погнал их с огорода, а они тогда ломанулись прочь, потоптали парники и порезались осколками стекла. Ну, в общем, у нас такой был тогда кавардак, прямо как в России, все бегали, сталкивались, каждый лучше всех знал, что делать, и всем приказывал, но никто никого не слушался. А когда рассвело мы подсчитали потери. Дом, два стога и стойло – полный мафиш, в большом парнике побиты стекла, и система отопления выдрана с мясом. Все лошади и штук пятнадцать коров – с соседнего поля, которым мясник владел, – опять пасутся на новом огороде. В общем, поле битвы после битвы: лошади, обломки, осколки, трава, овощи, – все всмятку.
– А в остальной деревне что-нибудь пострадало? – спросил я.
– Я как раз к этому подвожу. Вот что странно: я бы не сказал, что были еще какие-то серьезные разрушения. Я тогда тоже держал в аренде кусок поля для своих кур недалеко от Миркрофтской усадьбы. Купил его под застройку, а там была канава на спуске, и я все хотел ее плотинкой перегородить, чтобы пруд налился для уток миссис Бевин.
– А-а, – сказал Ортон, поворачиваясь вместе со стулом.
– Так ты думаешь, они мне дали это сделать? Не с моим счастьем. Прискакал правительственный агент и начал орать, что я государственную водозаборную систему нарушаю. А я всего-то и хотел, что берег немного срезать в той части, где канава сужалась, и я бы тогда из трех досок сколотил бы для воды порожек, как мы в траншеях делали. И так вышло, что первая же бомба, та, которая меня разбудила, всю работу сделала за меня, да еще лучше, чем я сам бы сделал. Она упала прямо под бережок, и он аккуратно так в воронку сполз одним пластом. И вот у миссис Бевин появился пруд для уток, а правительство уже ничего не могло сделать против действия непреодолимой силы.
– А что Хикмот? – спросил Ортон, ухмыляясь.
– Подожди! Собрался, конечно, местный совет, чтобы подать прошение о компенсации ущерба, и полисмен со мной вместе пошел по развалинам рыскать, а потом еще около трех часов дня в понедельник приехал на машине из города эксперт-подрывник. Он пошел с Маргеттами переговорить, а они все в больнице и ну просто вне себя от злости и страха. А потом он пошел обратно и увидел, что утиный пруд у меня как раз налился.
– И что он тебе сказал? – спросил Пол.