Масонская проза
Шрифт:
«Я склонен согласиться с Хэммиком, – встревает тут Гусак. – В любом случае, она ведь не оставила после себя прямого законного наследника». Из-за того, что произошло потом, я весь их разговор запомнил слово в слово. На Маклина я вообще внимания не обращал, а то заметил бы, конечно, что он в стельку. А тут он взял и влез в их разговор, еще и облокотился на снарядный ящик, а у самого лицо как у дохлой селедки, еще и светится.
«Пр-р-аш-шу-у прщения, гспда, – говорит Маклин, – но вы обсуждаете вопрос, в котором я более-менее сведущ. Она оставила законного наследника в лице единственного сына, и зовут его Генри Джеймс».
«От кого? Докажите!» – воскликнул Гусак, не успели старшие офицеры и рта раскрыть.
«А и докажу!» –
«Уведите его, – говорит мне тут Хэммик. – Не видите что ли, контузило парня».
Ну, короче говоря, тогда мне это впервые в голову-то и запало. А тебе бы не запало? Да будь Маклин и в чинах у масонов…
– А он не был что ли? – озадаченно спросил Энтони.
– Нет, он говорил, что выше Мастера не поднимался никогда. Но ты себе представь: он разглагольствовал перед старшими офицерами, чуть ли не дураками их обзывал через слово голосом своим барским. Я всё это сам видел и слышал. И всё, что ему сделали, – это приказали мне отнести его в кроватку! И все из-за Джейн! Вот ты бы такое допустил у себя, будь ты начальник? Я бы тоже. На следующее утро, когда у него в животе все улеглось наконец, я зажал его в углу и не отпустил бы, пока он не рассказал, как это у него сработало. Да будь ты хоть трижды барчук, надо же и меру знать. Сперва он отмалчивался, все говорил, что я, мол, недостоин принятия в Общество Джейнитов. Ну, в итоге сошлись на пяти шиллингах – итого он мне оказался должен пятнадцать.
«Давай догоним до фунта, – он мне говорит. – И так цена бросовая. Ты же видел, что я могу командовать всей частью. Ну и?..»
В общем, тут он был прав. И за фунт он мне сообщил пароль первой степени – «Тилни и люки-ловушки».
«Я знаю, что такое люки-ловушки, – говорю, – а что такое это твое Тилни?»
«Слушай, что тебе говорят! – ответил он. – И когда в следующий раз я тебя спрошу, о чем ты думаешь, отвечай, но так, с улыбочкой и хитровато, что думаешь о Тилни и люках-ловушках. Я, – говорит, – тебя об этом спрошу, когда придет время. А пока держи язык за зубами».
Мы так с ним беседовали, пока он чистил картошку на обед у отвода траншеи под маскировочной сеткой. Боже, как же там воняло краской! Но вообще-то там было неплохо, потому что вышло солнышко и светило сквозь тряпичные листья сетки, и ветер колыхал траву в зеленке. Ну, там то одно, то другое, – в общем, до вечера больше ничего не происходило. Мы вообще-то старались все делать по высшему классу в столовой, да и вообще в части так было принято. Я прислуживал Моссу за столом во время перекуса – обедом я б это не назвал. А Мосс сидел и набивал себе портсигар, потому что ему на дежурство вечером. И тут выходит Маклин из бокового перехода, как будто не видит, что там Мосс сидит, и задает мне свой вопрос. Я ему – ответ, тихонько, но отчетливо, и тоже делаю вид, что на Мосса не смотрю. Мосс как сидел с портсигаром в руке, так и замер, и на меня посмотрел, а потом вытащил полдюжины сигарет, – а у него они были лучшего турецкого табака, – положил на стол и вышел. Я их, конечно, прибрал и разделил с Маклином.
«Видишь? – Маклин говорит. – Работает. И еще скажи теперь, что потратил фунт впустую».
«Да нет, пока нормально, – говорю, – но только если они мне опрос устроят, я поплыву. В этом Обществе Джейн, наверное, еще куча всего, что я не знаю».
«Не просто куча, а кучища, – отвечает. –
– А у тебя этих фунтов, как я посмотрю, куры не клюют, – неодобрительно протянул Энтони.
– А на что тратить-то? Гусак нам говорил, чтоб мы не загадывали на фронте дальше, чем на полтора месяца вперед, я и не загадывал. Но мне тогда пришлось по-настоящему туго, потому что для начала Маклин меня усадил и начал рассказывать все-все про эту Джейн.
– А, так Джейн – это живой человек? – переспросил Энтони, переглянувшись со мной. – А то сразу и не поймешь.
– Еще как живой! – голос Хамберстолла даже задрожал. – Джейн! Это была такая маленькая старая дева, которая написала с полдюжины книжек лет сто назад. Ничего такого особенного в этих книжках, вроде, нет. Уж я-то знаю. Мне их пришлось прочитать. Там ни приключений, ни похабства, да и не особо интересные они. Всё про девчонок лет семнадцати, они тогда все были молодые да ранние, ну, вы понимаете, и всё-то они там не могут решить, за кого им замуж пойти. Ну и всё такое про их балы, игру в карты да пикники, а еще там парни всякие, которые скачут верхом в Лондон, чтобы постричься и побриться. Это в те времена было дело на целый день, если ты привык к одному парикмахеру. А еще у них все аптекари и священники носили парики. Вот это мне было интересно, я же этим сам занимаюсь, да и в армии каждые полмесяца стриг кое-кого. Маклин надо мной подсмеивался все время за то, что я парикмахер, и отпускал всякие шуточки.
Тут Хамберстолл процитировал кусочек того, что, видимо, считалось у них тогда вершиной остроумной отповеди и завершалось пассажем: «Ты ленивая вшивая надушенная парикмахерша в штанах».
– И ты молчал? – Энтони стрельнул глазами в Хамберстолла.
– Ну да, я же хотел получить все, за что заплатил, а Маклин, он такой, если уж за что взялся, до доведет дело до конца. Да и если б я его всего лишь толкнул, он бы умер. Его и так наш старший сержант чуть не убил. Этот Маклин, он все время отпускал шуточки о том, кто чем занимался на гражданке. Ну и ляпнул как-то, что старший сержант, мол, на паях с женой-китаянкой держал опиумную курильню при борделе с той стороны Саутваркского моста, которая выходит на трущобы. Доказать-то он ничего не мог, но… – Хамберстолл замолчал, предоставляя нам возможность делать выводы самостоятельно.
– Это мне напоминает, – пожевал губами Энтони, – как я месяц назад слегка сцепился с пассажиром. Он, понимаешь, сказал, что у меня «паразитский Фордер». Я ему вежливо ответил, что у меня машина своя и что я ее содержу в чистоте. Но он не успокоился и все спрашивал, а что ж тогда она ползет, как гусеница.
– И что потом? – спросил я.
– Ну, потом какой-то пузатый бездельник из послевоенных полицейских, – ну, как всегда, делать-то им на посту нечего, – стал требовать, чтоб мы любезничали потише. И мой шутник возьми и крикни ему кое-что по-арабски. Тут мы, конечно, сразу подписали перемирие. Он оказался егерем из Глостерширского Егерского, который весь подчистую перебили, а до того я участвовал в их передислокации в апельсиновой роще под Яффой, в Святой Земле.
– А что потом? – снова спросил я.
– Да ничего, собственно. Я только знаю, что он живет в Хендоне, или в Криквуде. Я его дотуда довез. Ну, мы о чем-то еще поговорили, о сионизме что ли, потому что на следующее утро часов в семь мы оказались в Сент-Олбанс, где пытались выцыганить хоть сколько бензина у тамошнего молочника, а он не давал. Эта война, знаете ли, приносит неудобства, причем, много, но ведь не поспоришь с тем, что она временами и значительно облегчает жизнь. В итоге оказалось, что молочник тоже оттрубил свое в Иордании на верблюдах, а потому дал нам и бензина, и рома, хоть залейся.