Мастер Джорджи

Бейнбридж Берил

— Мне велели прийти, — защищался я. — Мастер Джорджи велел. И ничего я ни про какую шкуру не знаю.

Миссис О'Горман плакала, когда я уходил. Отчасти оттого, что молодая миссис Харди опять выкинула, от­части из-за меня. Причитала, что она не перенесет этой разлуки. Я сказал ей, чтоб не убивалась, все обой­дется. «Никуда ваш Джордж от меня не денется, — я ска­зал. — Вот увидите».

Я шел домой под густыми звездами. Я не падал ду­хом. Век живи — век учись, я так рассуждал.

Пластинка третья. 1854 г.

Превратности войны на водах Европы

Злосчастное свое путешествие мы начали 27 февраля, выплыв из ливерпульских доков на «Камбрии», судне Кьюнардской компании. Я определяю нашу экспеди­цию в столь безнадежных терминах по причине учас­тия в ней женщин и детей, не говоря уж о няньке и гор­ничной, якобы необходимых для ухода за ними. Спер­ва предполагалось, что едем только мы с Джорджем и Миртл. Я чувствовал, что, если разразится война, кото­рая с каждым днем представлялась все вероятней, оба мы можем пригодиться, он в качестве хирурга, я — как наблюдатель. За двадцать лет до того мне уже при­шлось осматривать Крым, Балаклаву, береговую ли­нию, и даже издать на собственные средства статью о строении степного песчаника, распространенного в западной части Ногайской степи. Итог — решительно ни малейшего отзыва, но, впрочем, сейчас речь не о том. Миртл мы собирались взять с собой просто пото­му, что она не в состоянии выпустить из виду Джорджа.

Когда именно Джорджа склонили взять с собой Эн­ни, от меня решительно ускользает. За два года перед тем была эпидемия холеры, и, боясь ее повторения, она доказывала, что для детей будет безопасней на ле­то покинуть город. Никто не спорил. Она, как я пони­маю, написала к тетушке, у которой дом на Англси под­ле Менайского пролива [5] , испрашивая разрешения у нее погостить, и с возвратной почтой получила ответ в том смысле, что ей будут рады, равно как и моей Беат­рис. Сколько мне известно, женщины были обе вполне довольны такими видами. И вдруг ни с того ни с сего за две недели до отплытия Джордж, помявшись, объявля­ет, что Энни тоже едет. «Она настаивает, Поттер, — ска­зал он. — А в моих обстоятельствах — как я могу ей от­казать? В конце концов, она моя жена». Подозреваю, тут Миртл приложила руку — из-за детей.

5

Этот пролив отделяет остров Англии от Уэльса.

Тщетно толковал я Энни о суровом климате, мороз­ных ночах и буйных веснах, палящем июле и августе, о выжженной растительности, о мухах — она и слышать не хотела. Наивный осел, я даже всучил ей книгу на сей предмет, которую она приняла из моих рук так, как бе­рут расколотый стакан, и положила в гостиной на ка­минной полке, где она и пребывала неоткрытой. Да, у меня доказательство есть. Энни имела пристрастие к засахаренному миндалю, бедная Лолли вечно сметала с мебели сахар. Закладка, которой я отметил соответст­венные пассажи — пересыхающие русла рек и про­чее, — так и осталась незыблемой на девственной стра­нице. Надо ли упоминать, что, если Энни стала участ­ницей экспедиции, нельзя было не включить и Беатрис.

Наша «Камбрия» была до того набита, что осела ни­же ватерлинии; на борту было две сотни солдат, четы­ре механика, ветеринар и представитель торгового департамента Ливерпуля, которому надлежало на месте определить, какие срочные поставки могут сразу по­надобиться в случае войны. «Патриотический долг граждан Ливерпуля, — уведомил меня сей джентльмен при первой возможности, — жертвовать всем ради поддержки армии». Фамилия его была Нотон, и более гнусного и раболепного субъекта и представить себе невозможно. Я несколько раз с ним спорил за время пути и составил суждение, что веления презренной пользы, а никак не патриотизм воспламенили в нем это его чувство долга.

Погода нам благоприятствовала на первом галсе нашего пути к Мальте, хотя вы бы этого никак не сказа­ли, услышав жалобные стоны и охи Беатрис. В первые три дня ничего не произошло, достойного упомина­ния, разве что судовая сука — колли — произвела на свет восьмерых щенков. Миртл потребовала пометить по ушку самого хилого из помета — для деток. Им по­лезно будет, она объявила, опекать что-то такое беспо­мощное и малюсенькое. В тот же вечер так называемая жена одного из солдат разрешилась девочкой. Спаси­бо, младенец умер три часа спустя, не то Миртл заста­вила бы нас и на него распространить свои заботы.

На борту нас потчевали дивной пищей. Не будет преувеличением сказать, что ели мы как короли. На за­втрак подавали голубей, бифштексы, паштеты, всевоз­можными способами приготовленные яйца — омлеты, вкрутую, гоголь-моголь, глазуньи. Этот пир сервиро­вался в восемь часов ровно. Двое механиков и, по воле злополучной моей судьбы, противный Нотон обыкно­венно составляли мне компанию. Ни Джордж, ни жен­щины к завтраку не выходили. Джордж — оттого, что слишком много пил накануне; бедняжка Беатрис, ко­торая так бодро и так настойчиво рвалась бороздить моря, теперь за это расплачивалась, торча, едва живая, в каюте и получая облегчение лишь тогда, когда Миртл вытаскивала ее наверх и, совершенно зеленую, прогу­ливала по палубе. Возможно, я был жесток — видит Бог, Беатрис давала мне слишком много поводов для это­го, — но я придерживал язык При всех недостатках, на нее можно положиться, особенно по части тех тайных услуг, какие требуются от жены. В отличие от Энни Бе­атрис исполняет супружеский долг с удовольствием и трогательно вносит свою долю вдохновенья в минуты наших блаженных кувырканий.

На четвертый день пути стало очевидно, что Нотон не на шутку увлекся Миртл. Она, как всегда, ничего не замечала, а ведь он просто ей проходу не давал. Миртл не в первый раз вызывала трепет в мужественной гру­ди, хотя Нотона, сказать по правде, даже при самом разнузданном воображении трудно отнести к разряду мужественных. Его увлечение Миртл меня удивляло. Вот уж я бы не подумал, что у него на это достанет про­ницательности; такой пустой малый, мне казалось, должен быть падок до более очевидных чар — розовые щечки, сияющие глазки, пышная грудь et cetera. А тут девушка небольшая, бледная, плоская как доска, угрю­мые глаза, не зеленые, не карие, и уныло сложенный рот. Правда, если с Миртл разговориться или видеть, как она играет с детьми, как она улыбается, — тогда де­ло другое. Тут было просто колдовство какое-то. Беат­рис ее обожала, и даже Энни, у которой, видит бог, бы­ли все основания ее ненавидеть, дарила ее всеми зна­ками искренней преданности.

Нотон, совершенно ошалев, до того дошел, что от­вел как-то Джорджа в сторонку и открыл ему свои чув­ства. «У вас очаровательная сестра, — так, не вполне впопад, он выразился. — Воображаю, какая у ней без­дна поклонников». На что Джордж опрометчиво отве­чал, что есть у нее лишь один, и она с ним обручена, и он ее ждет в Константинополе, чтобы с ней соеди­ниться.

Я говорю «опрометчиво», потому что было весьма вероятно, что Нотон будет вертеться рядом, когда мы достигнем места нашего назначения, и что же Джордж намеревался тогда делать?

— Не собираешься ли ты нанять юного гусара на роль возлюбленного? — спросил я его.

— Когда приедем, тогда и видно будет, — отрезал он, а потом так пил до самого ужина, что забыл преду­предить Миртл о надвигающейся свадьбе.

Итог — за ужином влюбленный Нотон вдруг повер­нулся к ней и во всеуслышание брякнул:

— Счастливый человек ваш избранник, мисс Харди.

Эффект, какой произвело в нашей части стола это поразительное открытие, был поистине комичен. Эн­ни, нацелившаяся вилкой на корочку пирога, застыла, открыв рот и подняв свое орудие. Бедняжка Беатрис, которая уже работала челюстями, подавилась куском и задохнулась бы, не догадайся ветеринар постучать ее между лопаток Одна Миртл осталась безмятежна; гля­дя прямо на онемевшего Джорджа, она ответила: