“Мастер и Маргарита”: гимн демонизму? либо Евангелие беззаветной веры
Шрифт:
«Что есть истина?» — этот вопрос поднимается неоднократно на протяжении истории цивилизации: и в застольных спорах о «смысле жизни», и в научных и в богословских трактатах, и в реальных жизненных ситуациях повседневности. К этому же вопросу пришёл и Пилат (Иоанн, 18:38 и далее) разбирая навязанное ему хозяевами синедриона (санхедрина) дело Христа, о чём говорят канонические новозаветные тексты.
Н.Н.Ге. Что есть истина?
Не обошёл этого вопроса и М.А.Булгаков
«— Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина?
И тут прокуратор подумал: “О, боги мои! Я спрашиваю его о чём-то ненужном на суде… Мой ум не служит мне больше…” и опять померещилась ему чаша с тёмной жидкостью. “Яду мне, яду!”
И вновь он услышал голос:
— Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чём-нибудь и мечтаешьтолько о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся и голова пройдёт[88].
Секретарь вытаращил глаза на арестанта и не дописал слoва.
Пилат поднял мученические глаза на арестанта и увидел, что солнце уже довольно высоко стоит над гипподромом, что луч пробрался в колоннаду и подползает к стоптанным сандалиям Иешуа, что тот сторонится от солнца.
Тут прокуратор поднялся с кресла, сжал голову руками, и на желтоватом его бритом лице выразился ужас. Но он тотчас же подавил его своею волею и вновь опустился в кресло.
Арестант же тем временем продолжал свою речь, но секретарь ничего более не записывал, а только вытянув шею, как гусь, старался не проронить ни одного слова.
— Ну вот, всё кончилось, — говорил арестованный, благожелательно поглядывая на Пилата, — и я чрезвычайно этому рад. Я советовал бы тебе, игемон, оставить на время дворец и погулять пешком в окрестностях, ну хотя бы на Елеонской горе. Гроза начнётся, — арестант повернулся, прищурился на солнце, — позже, к вечеру. Прогулка принесла бы тебе большую пользу, а я с удовольствием сопровождал бы тебя. Мне пришли в голову кое-какие мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека.
Секретарь смертельно побледнел и уронил свиток на пол.
— Беда в том, — продолжал никем не останавливаемый связанный, — что ты потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна, игемон, — и тут говорящий позволил себе улыбнуться.
Секретарь думал теперь только об одном, верить ли ему ушам своим или не верить. Приходилось верить. Тогда он постарался представить себе, в какую именно причудливую форму выльется гнев вспыльчивого прокуратора при этой неслыханной дерзости арестованного. И этого секретарь представить себе не мог, хотя и хорошо знал прокуратора.
Тогда раздался сорванный, хрипловатый голос прокуратора, по-латыни сказавшего:
— Развяжите ему руки» (гл. 2, текст выделен нами жирным при цитировании).
Как видно из этого евангельского диалога, противоречащего учению церквей [89]; как показал Иешуа простым жизненным примером Пилату:
Явление Правды-Истины в обществе людей всегда определённо и обусловлено стечением вполне определённых обстоятельств, характерных для исторического времени и места действия. Истина в обществе всегда жизненно конкретна. Стоящих вне жизни конкретно не определённых “истин вообще” не бывает, поэтому их бессмысленно искать, но именно “истину вообще” ищет и спорит о ней большинство “обеспокоенных” этим вопросом. И некоторые из них настаивают на том, что она существует в какой-то абстрактной, непостижимой форме, но никак не в определённой форме бытия Всего во всём его много— и разнообразии.
О ней же — об “истине вообще” — спрашивает Иешуа Пилат, и получает убедительный ответ, возвращающий его к определённости, царящей во Всём (в объективной реальности). И это явление истины своею простотой и обыденностью производит шоковое впечатление и на Пилата, и на его секретаря [90].
Правда-Истина многогранна в своих явлениях, но не бывает двух или более взаимоисключающих друг друга “истин” в одних и тех же обстоятельствах. Соответственно повествования, содержащие две взаимоисключающие “истины” по одному и тому же вопросу, обрекают тех, кто с ними сталкивается:
· либо на безумие или шизофрению (расщепление личности и интеллекта), в случае согласия с ними в их полноте,
· либо на обязанность дать определённый ответ на вопрос «что есть истина?» по затронутым в них проблемам, в случае несогласия с ними, хотя бы отчасти [91].
Такого рода не разрешённые неопределённости во мнениях приобретают особую остроту и значимость в богословии, поскольку в нём, в лучшем случае, уклонения от Правды-Истины представляют собой выражение незрелости человечества, а в худшем случае — возводимый напраслиной навет на Бога. И этот навет включает в себя не только учение о нескончаемом аде для грешников, но и лживое учение о реальных фактах жизни и о нормах жизни глобальной цивилизации, народов и, наконец, — персонально каждого из людей.
7. Почему Мухаммад не записал Коран собственноручно?
Коран (по крайней мере в его известных переводах на русский [92]) пугает адом и предписывает бояться Бога, вследствие чего в богословии Русской цивилизации он не может быть признан в качестве записи Откровения или богословского трактата, свободного от наваждений и искажений, которые обусловлены реальной нравственностью самого Мухаммада или редакторов, сформировавших канонический текст Корана спустя 20 лет после ухода Мухаммада в мир иной.
И к такому отношению к тексту Корана есть основания в самой истории становления цивилизации исторически реального ислама. Вот что сообщает И.Л.Климович в своей монографии “Книга о Коране, его происхождении и мифологии” (Москва, «Политиздат», 1988 г., стр. 63 — 66 с незначительными сокращениями с соблюдением написания цитируемого источника):
Первый халиф [93] Абу-Бекр, возглавивший мусульман после ухода Мухаммада в мир иной в 632 г., поручил составить канонический текст, в дальнейшем получивший название «Коран», «22-летнему мединцу Зейду ибн Сабиту, в последние годы жизни пророка Мухаммеда состоявшему при нём в качестве писца.