Мастер убийств
Шрифт:
Джулиан Ишервуд, покупая картины, действовал чрезвычайно осторожно и избирательно. Еще большую осторожность и избирательность он демонстрировал, подыскивая покупателей для картин, которые собирался реализовать. Наблюдая за тем, как проданная им картина покидала с помощью грузчиков стены его галереи, он всякий раз впадал в меланхолию. Так что назвать его бойким дилером от искусства было никак нельзя. Обычно он продавал в год не более пятнадцати полотен; если же ему удавалось продать двадцать, год считался удачным. Он составил себе состояние в восьмидесятые, когда всякий, кто не был полным дураком и обладал несколькими квадратными
Ишервуд швырнул радиотелефон на донельзя захламленный стол и сказал:
— Каковы бы ни были твои требования, мой ответ — нет.
— Как поживаешь, Джулиан?
— Иди к черту! Ты зачем вообще сюда приехал?
— Отошли куда-нибудь на время свою секретаршу, ладно?
— Все равно ответ будет отрицательный — вне зависимости от того, останется здесь девушка или нет.
— Мне нужен Габриель, — тихо сказал Шамрон.
— Мне он еще больше нужен, так что ты его не получишь.
— Просто скажи мне, где он сейчас проживает. Мне необходимо с ним переговорить.
— Отцепись! — бросил Ишервуд. — Ты кем вообще себя возомнил, коли позволяешь себе врываться в мой офис и отдавать мне приказы? Другое дело, если бы ты вдруг захотел приобрести картину. Тогда я, возможно, согласился бы тебе помочь. Но если тебя привели ко мне мысли, далекие от искусства, я скажу Хелен, чтобы она тебя выпроводила.
— Ее зовут Хизер.
— О Господи! — Ишервуд плюхнулся в кресло, стоявшее у письменного стола. — Хелен работала у меня в прошлом месяце. Я просто не в состоянии удержать у себя этих девиц.
— Насколько я понимаю, Джулиан, дела у тебя обстоят не блестяще?
— У меня дела давно обстоят не блестяще, но скоро все это изменится. Вот почему я настоятельно тебя прошу оставить нас с Габриелем в покое.
— Может, пойдем пообедаем? — предложил Шамрон. — Ты расскажешь мне о своих проблемах, после чего мы, глядишь, и придем к какому-нибудь взаимовыгодному соглашению.
— Не сказал бы, что ты похож на человека, заинтересованного в компромиссах.
— Да ладно тебе... Бери пальто, и идем.
Шамрон заранее позаботился о том, чтобы зарезервировать тихий угловой столик в ресторане Грина на Дьюк-стрит. Ишервуд заказал себе холодного канадского лобстера и бутылку «Сансьерри» — самого дорогого вина, которое значилось в винной карте. Шамрон только зубами скрипнул: когда дело касалось фондов службы, он был чрезвычайно прижимист. Тут, однако, экономить не приходилось — ему требовалось содействие Ишервуда. И он был готов раскошелиться, чтобы заручиться его помощью.
На жаргоне службы люди, подобные Джулиану Ишервуду, именовались «сайаним» — помощники. К ним относились банкиры, сигнализировавшие Шамрону в случае, если кто-то из арабов затевал крупное перемещение средств. Кроме того, к этим банкирам можно было обратиться в любое время дня и ночи, если какой-нибудь «катса» — агент-нелегал — попадал в беду и ему срочно требовались средства, чтобы выпутаться из затруднительного положения. К помощникам относились также консьержи и консьержки, открывавшие двери гостиничных номеров, если Шамрону требовалось туда заглянуть. Среди помощников числились и служащие контор по аренде автомашин, всегда готовые предоставить в распоряжение полевых агентов Шамрона необходимые транспортные
Джулиан Ишервуд был помощником особого рода. Шамрон рекрутировал его для служения одному-единственному чрезвычайно важному «катса». Вот почему Призрак Тибериаса демонстрировал столь нехарактерные для него такт и терпение, когда общался с этим капризным и непредсказуемым человеком.
— Позволь объяснить тебе, почему ты не можешь заполучить сейчас Габриеля, — возбужденно начал Ишервуд. — В прошлом августе в выставочном зале Халла была представлена одна чрезвычайно грязная и сильно поврежденная картина. Италия, XVI век, живопись маслом по деревянной панели. Называется «Поклонение Пастырю». Самое интересное в этой истории то, что мастер неизвестен. Ты внимательно меня слушаешь, хм... герр Хеллер?
Шамрон кивнул, и Ишервуд продолжил свое повествование:
— У меня были кое-какие догадки относительно этой картины, поэтому я набил свою машину книгами по искусству и помчался в Йоркшир, чтобы на нее взглянуть. Когда я осмотрел картину на месте, у меня возникло стойкое ощущение, что мои догадки относительно этой работы верны. Таким образом, когда эта чрезвычайно грязная и сильно поврежденная работа была выставлена на продажу на аукционе «Кристи», я сделал все, чтобы ее приобрести, — и приобрел. Можно сказать, она досталась мне почти даром.
Ишервуд облизал губы и с видом конспиратора наклонился к Шамрону.
— Потом я отвез картину Габриелю, и он провел по моему заказу несколько тестов. Просветил ее рентгеном, сделал фотографии в инфракрасном свете — ну и все остальное, что требуется в подобных случаях. Эти исследования окончательно убедили в том, что я прав. Эта очень грязная, сильно поврежденная работа оказалась фрагментом пропавшего алтаря из церкви Сан-Сальваторе в Венеции, расписанного не кем иным, как Франческо Вичеллио, братом великого Тициана. Вот почему мне так нужен Габриель и вот по какой причине я не стану тебе говорить, где он сейчас.
Появился сомелье. Пока Ишервуд осматривал бутылку, нюхал налитое на донышко бокала вино и проводил дегустацию, Шамрон сплетал и расплетал косички на скатерти. Наконец Ишервуд объявил, что вино хорошее. Когда сомелье отошел, он быстро налил себе полный бокал и выпил. Потом наполнил бокал во второй раз.
Когда Ишервуд заговорил снова, его голос приобрел не свойственные ему ностальгические нотки, а глаза увлажнились.
— Помнишь добрые старые времена, Ари? Тогда у меня была галерея на Нью-Бондштрассе рядом с Ричардом Грином. Нынче Нью-Бондштрассе я себе позволить не могу. Теперь там сплошь Гуччи, Ральф Лаурен, Тиффани и Мики-Блади-Мото. А знаешь, кто сейчас владеет моим старым выставочным залом? Этот мерзкий Жиль Питтави! Кроме того, у него сейчас две галереи на Бонд-стрит и он собирается в течение этого года открыть еще две. Господь свидетель, он распространяется как вирус лихорадки Эбола. Мутирует, становится все сильнее, увереннее и попутно убивает все респектабельное, достойное и мало-мальски приличное, что находится вокруг.