Мастер Загадок
Шрифт:
Снег падал мягко, стихли холодные ветры, и Моргон скакал весь день в сонной белой тишине, нарушенной лишь дважды, когда мимо него пролетел черный дрозд да серый заяц пробежал, ища себе убежища. Когда Моргон остановился на ночлег, он поставил шатер из выдубленной шкуры, на котором обычно спал, а на растопку нашел сухой куст куманики. Пока он ел, мысли его обратились к странному старому королю, наткнувшемуся на загадку, которую не знали даже Мастера Кэйтнарда. Хар, король-волк, родился даже раньше, чем большинство чародеев; он управлял Остерландом с первых лет Заселения. О нем ходили бесконечные страшные рассказы. Он умел менять облик. Его учил чародей Сут во время самого бурного периода своей жизни. На руках у Хара виднелись шрамы, напоминающие рога тура,
Моргон окаменел. Его лук лежал по другую сторону от костра, а нож был воткнут в сыр. Князь Хеда медленно потянулся к нему, беспомощно мигая. Послышался легкий шорох, и в круг света вышел тур.
У Моргона дрожь пробежала по телу. Животное было громадным, ростом с рабочую лошадь земледельца, с изящной треугольной мордой оленя. Шкура его была белой, копыта и переплетения рогов – цвета кованого золота. Тур смотрел прямо на Моргона бездонными глазами светло-фиолетового цвета, потом поднял голову, чтобы отщипнуть сосновую ветку. Моргон, почти не дыша, словно он собирался сделать что-то запретное, поднял руку и прикоснулся к белому сверкающему меху. Тур, кажется, вовсе не заметил нежного прикосновения человека. Спустя еще мгновение Моргон взял хлеб и отломил кусок. Голова тура с любопытством повернулась на запах, и он понюхал протянутый ему хлеб. Снова зажглись фиолетовые глаза, громадные и несоразмерные с мордой животного. Тур наклонил голову и начал есть, а Моргон ласково почесывал его между рогами. Когда кусок хлеба, который держал Моргон, был съеден, тур ткнулся в его ладонь губами, прося еще. Князь Хеда кормил его, отламывая кусок за куском, пока от хлеба не остались одни крошки. Зверь понюхал руки князя Хеда, его плащ, затем отвернулся и, не издав ни звука, растаял в ночи.
Моргон глубоко вздохнул. Он слышал о том, что туры пугливы, как дети. В торговых лавках редко можно было увидеть шкуру тура, потому что эти животные крайне осторожны с людьми и потому, что тяжесть гнева Хара ложилась на каждого человека, торговца или охотника, уличенного в убийстве тура. Они следовали за снегом, забредая все дальше и дальше в горы в течение долгих летних месяцев. Моргон удивился, и в удивлении его была легкая примесь тревоги, – удивился тому, что же за запах в воздухе той ночью увел тура так далеко от гор.
Он выяснил это еще до того, как наступило утро. Сильный ветер сорвал его шатер и бросил в реку. Моргон бросился к лошади и притулился к ее боку. Глаза его запорошил снег. Зажмурившись, он ждал зари, которая, казалось, никогда уже не загорится. Когда же в конце концов рассвет все-таки наступил, то всего лишь превратил черноту ночи в молочно-белый хаос, сквозь который не видно было даже реку, несущую свои воды всего в нескольких шагах от привала князя Хеда.
Безысходное отчаяние поднималось в нем. Моргон промерз под своим плащом, и даже капюшон не спасал его от ветров, что выли вокруг подобно волкам, он потерял ориентацию и уже не понимал, где находится река, которой он следовал. Ему казалось, что весь мир стал слепым, не поддающимся никаким законам вихрем. Моргон заставлял себя вспомнить все – где он, кто он, зачем и куда едет.
С невероятным трудом он поднялся на негнущихся ногах, чувствуя, как дрожит его лошадь – дрожит даже под одеялом, которое он набросил на нее. Онемевшими губами Морган прошептал ей на ухо успокоительные слова, погладил по шее, затем наклонил голову, чтобы защитить глаза от ослепляющих снежных иголок, и пошел наугад – туда, где, по его разумению, должна была находиться река – единственный спасительный ориентир. Пройдя
Моргон звал ее, но ветер относил слова обратно. Он кинулся к какой-то неожиданно возникшей тени, но она растаяла у него на глазах. Когда Моргон снова повернулся к костру, то не увидел в снежном, наметенном за секунды сугробе ни скатки с вещами, ни арфы.
Он пытался разглядеть то, что было впереди, но ветер плевал ему в глаза снежными хлопьями, каждое из которых было величиной с хорошую монету. Он искал лошадь, искал арфу, вещи – искал отчаянно и яростно, теряя то хрупкое представление о направлении, которое только что обрел, он двигался вслепую, преследуемый диким, жутко воющим ветром.
Наконец он нашел арфу, уже наполовину занесенную снегом, взял ее в руки и остановился, чтобы хоть чуть-чуть прийти в себя и сосредоточиться. Арфа, как оказалось, лежала там, где он ее оставил, – за камнем, рядом с которым он спал. Теперь он точно знал, что река находится по левую руку от него. Скатка и седло также должны были лежать где-то прямо перед ним, но он боялся, что если начнет их искать прямо сейчас, то снова потеряет направление и не найдет реку. Моргон повесил арфу на плечо и стал искать дорогу к своему единственному спасителю – к реке.
Шел он медленно, осторожно, чтобы неожиданно не рухнуть в воду, занесенную снегом, стараясь увидеть грифельно-серый блеск воды раньше, чем провалится в ее ледяную глубину. Иногда, когда все перед его глазами сливалось в одно мутно-белое пятно, он останавливался, раздумывая, не нащупает ли он единственно верный путь благодаря какому-то наитию. Лицо и руки его онемели, волосы, выбившиеся из-под капюшона, покрылись инеем. Он уже утратил всякое ощущение времени, он не понимал, прошли мгновения или часы с тех пор, как он начал свой путь к реке, он уже не знал, полдень сейчас или вечер. О вечере он старался не думать – приближение ночи приводило его в ужас.
Один раз он наткнулся на ствол дерева и надолго замер на месте перед невидимым в снежной круговерти препятствием, прижимаясь лицом к холодной коре и думая о том, сколько же еще будет продолжаться этот ужас, что произойдет, когда он не сможет больше сделать ни шагу, когда на землю падет ночь и он будет не в состоянии идти. Дерево, качаясь на ветру, как будто утешало его, и Моргон понимал, что нужно непременно идти дальше, однако руки отказывались ему повиноваться, не желая отрываться от ствола замерзшего дерева. Мысли его стали такими же бесформенными, как метель, и он увидел перед собой лицо Элиарда, сердитое, встревоженное, услышал свой собственный голос откуда-то из далекого прошлого, по которому он так тосковал все последние месяцы: “В одном я клянусь – я всегда буду возвращаться”.
Вера, которую он увидел в глазах Элиарда, помогла ему выпустить дерево из своих объятий. Если бы тогда, при прощании, Элиард не поверил ему, Моргон мог бы сейчас и сам, как это дерево, пустить корни посреди этой метели в Остерланде и замереть навеки, покачиваясь под порывами завывающего ветра. Однако Элиард будет ждать, чтобы брат выполнил свою клятву.
Он снова открыл глаза; перед ним все еще был бесцветный мир, и ему захотелось плакать – так он устал от него.
Незаметно свет вокруг него начал меркнуть. Моргон сначала не замечал этого, сосредоточив все свое внимание на реке, и вдруг почувствовал, что сама река начинает тонуть в наплывающем, словно подталкиваемом порывами непрекращающегося ветра мраке.